Часть вторая, часть первая
Плен. Порядки в бараке. Побег. «Заксенхаузен». Лагерь около границы. Освобождение. Окончание войны. Послесловие
…Прошло какое-то время, и нам удалось продолжить беседу по видеосвязи.
— Дальше в голове путается, какие-то отдельные рассказы, — начал припоминать отец Валерий.
— Вы говорили, что Ваш отец попал в лагерь, — напомнил я.
— Да! Да! Фронт наступал, а бежать-то было некуда: перед лицом немецкая армия, а за спиной Черное море! Эвакуировали только высший командный состав самолетами и подводными лодками. Корабли уже не ходили: самолеты люфтваффе уложили их намертво… Всё! Бежать некуда! Кого-то сразу утопили в море. Тех, кто воевал на знаменитых фортах с дальнобойными пушками, переколотили и перерезали. «А нас, — говорил отец, — согнали в колонну и погнали…» «Куда?» — по-детски простодушно спросил я его. «В плен, конечно!..» — ответил он.
Папа там словечек нахватался. Чаще всего он повторял «вшистко едно» — это с польского «все равно». Кормили их брюквой. Я все время у папы спрашивал: «Что такое брюква?» А он пытался объяснить: «Ну это вроде редьки, но побольше… она ни кислая, ни горькая — вроде бурака…»
Рассказывал отец такое. Если капо́ барака — по-нашему, как бы староста барака — будет немец, то все по-честному: проштрафился — получи, что заслужил. Можешь попросить смягчить, но не поможет!
Если капо барака украинец, то беда! Это уже своячество: любимчики, нелюбимчики — такая политика, что пойми-разбери! Но самое страшное — когда капо поляк! Мимо не пройдешь! Даже если ничего не нарушил, все равно или в печень даст, или зуб выбьет — безвыходное положение…
Про украинцев меня задело за родное, сильно задело. Поэтому переспросил батюшку:
— А что, украинцы и русские как-то отличались?
— Ой, немцы, как рассказывал отец, к русским относились, конечно, плохо, но намного лучше, чем к украинцам. Потому что нигде не было столько предателей, как среди украинцев, — пересказал отец Валерий слова своего родителя, который прошел войну, плен и прожил бо́льшую часть жизни на Украине. — Как ни тяжело, но это надо принять, — попытался он меня успокоить. — Пойми, у всех есть свои плюсы и минусы. Украинцы в четыре раза трудолюбивее русских, например, но и жаднее в три раза…
— И потом, когда отец сбежал, сдали его полицейским тоже ведь на Украине, — помолчав немного, продолжил отец Валерий про побег своего отца. — Они прошли всю Германию, Польшу, Белоруссию и пол-Украины. Их взяли в Новомосковске, под Днепропетровском. «Как вы бежали? — я всегда удивлялся. — Это же невозможно — пройти незаметно города, села, мосты?!» А он отвечал: «Немцев губили железный порядок, аккуратность и исполнительность». Нельзя у них ездить после начала комендантского часа — это как стемнеет. Тогда можно только по специальному пропуску. Могут до десяти часов еще военные проехать. Пару раз было, что до одиннадцати проскочит какой-то фельдфебель со срочным донесением. Но его на дороге слышно километров так за пять. Да и фары машины видно. Если что, в кювет залегли — никто не заметит.
Я думал, что они бежали по лесам и оврагам. А они, значит, отлеживаются или в сарае, или в овражке — в укромном месте. Под утро, перед рассветом, когда туман спускается, берут у хозяев кролика аккуратно и поджаривают его… Потом опять лежат, говорит, тихонечко, как мышки…
Наступает вечер. Они снимают обувь и бегут сколько есть силушек по дороге. Город или село, конечно, приходилось обходить. Так до Новомосковска. Там леса. Зашли к хозяину: «Истопи нам баньку… самогончиком нас давай угости…» Хозяин так все и сделал. А утром их разбудили полицаи. Сдал он их. Вот!
И тогда, как я понял, загремели они в настоящий концлагерь (до этого были промежуточные) — суровый «Заксенхаузен» в германском Ораниенбурге. Всех пленных встречала надпись «Арбайт махт фрай» (Arbeit macht frei) — «Труд делает свободным». Может, еще был «Маутхаузен». Но это не точно. А вот «Заксенхаузен» точно: в списках лагеря отец числился.
Припоминается, в конце войны они работали на каком-то заводе. Польские телефонные коммутаторы разбирали ради контактов с очень ценным для них металлом. Собственно, контакты и снимали. Трудились несколько человек разных национальностей, в том числе русские. Однажды мастер собрал на обеде всех русских, выдал каждому по два маленьких бутербродика, по несколько сигарет… «Мы, — говорит отец, — так удивились: с чего такие радости и справедливости?!» Оказалось, у мастера жена с детьми пыталась эвакуироваться на машине и нарвалась на нашу танковую колонну. А наши ее не раздавили, но под защитой провели до поворота. Мастер так расчувствовался, что и угостил…
Последний лагерь находился ближе к какой-то стране, язык которой был очень похож на немецкий. Может быть, около Голландии?.. Вот как описывал отец безысходность того времени. Видим: на том берегу канала люди ходят свободно, собирают урожай… А мы здесь погибаем. Но не переплывешь, потому что ходит сторожевой катер по каналу. Работа была очень тяжелая. Кормили крайне плохо, так что через две-три недели начинался кровавый понос…
…Уже бомбили англичане и американцы. К рассвету ждали транспорт, и надо было засыпать все воронки. То и дело немцы подгоняли: «Давай, давай, schneller!»
Немцы понимали, что война подходит к концу, и решили местных пленных — то ли голландцев, то ли бельгийцев, — отпустить. Мы молодыми были, говорит отец, быстро со всеми перезнакомились, нахватались разных слов… И вот молодой — пусть бельгиец — прибегает к отцу моему:
— Ваня, нас выводят. Вы все погибнете. Вам жить недолго. Давай к нам!
— Как к вам?! У меня нашивка другая! Пристрелят! — отвечает отец. А надо сказать, что, хотя форма у всех заключенных была в одинаковую полоску, но каждая страна имела свою отличительную пометку.
— Иди ищи! — упрашивает бельгиец.
Отец кинулся искать по лагерю. Туда! Сюда! Смотрит, под бараком бельгиец сидит. Только преставился, еще не успели вынести. Он сорвал с него куртку и напялил на себя. Отца пропихнули в середину колонны, чтобы не раскрылось, что он не говорит на их языке. И всё! Колонна вышла, и ворота закрылись. Кто остался, все погибли.
— Их расстреляли?
— Сгорели от непосильного труда и голода. Что-то вроде дизентерии всех косило: та скудная пища, которую им давали, не усваивалась. Все внутренности дрожали от перенагрузки…
… Поразила встреча с англичанами. Те дали освобожденным пленным по пистолету и по две обоймы. Говорят: «Вот стоят регулировщики военные. Если патроны закончатся, подходите: они дадут новые». Представляешь?! Идите наказывайте всех, кто вас обижал: немцев или там кого… Мама дорогая! Демократия, партократия…
Потом фронт рухнул. Всё!..
…За что было стыдно. Если заходишь в дом, а там обворовано, вещи вынесены — это европейцы сделали. А если перина распорота, вокруг пух, люстры побиты, хрусталь под ногами — это наши. Грустноватенько…
…Конечно, пленные были нежизнеспособны: крайнее истощение, плюс вши, плюс тиф… Англичане разместили их в госпитале: отпаивали, отхаживали — как-то вытащили с того света.
Еще такой эпизод. Как-то пришел знакомый отца. Они хорошо выпили. Тут он мне говорит: «Ты думаешь, там было сладко нам?!» Я ему: «Не знаю». Тогда он поворачивается ко мне спиной и закатывает рубашку. Я до сих пор помню эту спину: шрамы, сплошные шрамы, и не какие-то точки, а глубокие рубцы: спина как доска для стирки. Он рассказывал, за что ему так попало, но я уже не помню…
…Поскольку и плен, и побег отца были зафиксированы, наши его отпустили сразу. А другие и по два, и по три года сидели, пока шло разбирательство. Отца отправили военным эшелоном на Дальний Восток воевать с японцами. Доходяга такой, худорба. Еще к тому же, когда заболел тифом, ему волосы не подстригли, и волос вылез: сам молодой, волос у него черный, а лысина…
Пока ехали, война закончилась. На Дальнем Востоке набрали селедки. Вернулись в Смоленск. Вокзал разбит. Ничего нет. Женщины сидят, продают картошку вареную и зелень. Есть охота, а денег нет. Как узнали они, что у отца есть селедка, говорят: «Ешь сколько хочешь, сколько влезет в тебя этой картошки». А сами тут же разорвали селедку в клочья и съели. Настолько не было соли… изголодались люди…
— Вот, пожалуй, и все! — протоиерей Валерий закончил свое повествование. Мы распрощались. Я принялся за обработку записи нашего разговора…
В качестве послесловия расскажу о последних днях отца священника Валерия. Когда закончилась война, отец вернулся на завод и принял участие в его восстановлении. Работали не жалея себя, мечтая, что выйдут на пенсию и тогда уже отдохнут: будут ходить на рыбалку, в лес… Но как только фронтовики-заводчане выходили на пенсию — год, два, и они умирали… Дольше всех держался отец. Сын-священник просил его исповедаться, причаститься, но отец отвечал ему: «Нет!»
Однако за неделю до смерти он исповедался, а за день причастился. Как сказано у пророка, кто премудр и уразумеет, яко правы путие Господни?
Иеромонах Пафнутий (Лемиш)
Сайт «Ветрово»
2 января 2025
о. Пафнутий, спасибо… Тяжело, конечно, было читать, но люди не должны забывать этого… от нашей забывчивости — все наши беды.
Меня тема ВОЙНЫ не оставляет всю жизнь, может потому что годы войны и послевоенное время, пришлось на годы моего младенчества и отрочества. тогда мы играли в войну, читали про войну, смотрели фильмы про войну. Тогда перед сеансами показывали киножурналы и мы много посмотрели трофейной немецкой хроники.
После первой части ваших рассказов оставила комментарий…
А прочитав всё, хочу сказать одно: прот. Валерий, думается, вымолит своего отца… Господь ведь смотрит на сердце человека и знает его намерения, а отец прот. ВАЛЕРИЯ в этом земном аду вел себя честно… ведь даже бельгиец пришёл его выручать из плена, значит какие у них были человеческие отношения в этой бесчеловечной обстановке! А что он в свой предсмертный час отказался от исповеди и Причастия — это тоже честно с его стороны, он мог бы заюлить, уступить, мол мало ли — вдруг там есть что-то… на всякий случай… А почему он сказал: «Нет» — один Бог знает, ведь он совсем молодым прошел этот ад и вынес об этом свое суждение, даже если и неверное, всё равно и здесь Господь всё знает… И сын его стал священником… а это тоже очень важно…
Господи, ими же веси судьбами спаси нас всех для жизни вечной в Царствии Твоём… ими же веси судьбами — только спаси!
Спасибо, что помогли дочитать рассказ!! Хотелось бы купить книжку Отца Пафнутия, подскажите где ее приобрести.
Это только сам отец Пафнутий может сказать!
Дорогие читатели сайта «Ветрово»!
Прошу у вас прощения!
Все детали в опубликованном рассказе, которые вызывали сомнения, обсуждал с отцом Валерием. А вот о смерти его отца не стал уточнять, положился на свою память. Здесь была моя ошибка.
Когда отправил ссылку на публикацию с вашими отзывами отцу Валерию, он написал: «Отец за неделю до смерти исповедался, а за день причастился». Я обрадовался за его отца и огорчился из-за своей самонадеянности. Внесли исправления в заключение воспоминаний.
Еще раз прошу прощения!
Недостойный иеромонах Пафнутий
Всех христиан , уважаемых иеромонахов скита ,, Ветрово» поздравляю с наступающим праздником! Доброго здравия всем , мира и добра !!Благодарим всех за молитвы!