Митрополит Вениамин (Федченков). Новый Завет

Из книги «Мысли о Литургии верных»

… И воистину в этом отдании Сына проявилась вся безграничная любовь Божия, Его совершенство.

Отсюда теперь мы можем делать вывод, что об Искупительной жертве далее будет говориться не случайно, не отрывочно и не самостоятельно даже, а только в связи с основною мыслью Евхаристии, то есть с благодарением любви за любовь: много есть, за что благодарно хвалить, но самое великое — жертва Сына. И, следовательно, теперь нам понятно, что в Евхаристии искупительный момент — не основной, а проходящий; а потому и основное настроение благодарной любви и в этот момент должно оставаться в душе неизменно и только углубиться или, лучше, возвыситься до высшей степени!

«Сына не пожалел!»

Конечно, будут и другие привходящие чувства, и о них мы скажем еще; но главное — Евхаристия, благодарение, «жертва хваления»…

Поэтому и сейчас, при совершающейся жертве, мы не должны ни сокрушаться (на первом месте), ни скорбеть за закалаемого Агнца, ни ужасаться даже великости нашего преступления, вызвавшею такую невероятно страшную жертву Сыном; нет, мы должны славословить и торжествовать.

И не за себя лишь, не за свое лишь спасение, а и (даже больше) за проявление в этом акте Божьего величия, Его непостижимой, всесовершенной святости… Невеста–Церковь восторгается крайнему самоотвержению Жениха. И потому становится еще более понятным то странное сочетание, о коем я говорил раньше: за иконостасом приносится бескровная жертва, закалается Агнец; а Церковь поет славу: Тебе (Тебя) поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи!

Евхаристия, благодарение продолжается и при этом искупительном моменте.

Да и как не благодарить: нам, грешным, нет спасения. Мир во зле. Все погибли. И вдруг неожиданное спасение, незаслуженное — по милости.

Правда, оно дано через жертву, распятие Божьего Сына; но спасенному даже не до размышлений, а только хочется радоваться и благодарить!

Но какое же место занимает этот искупительный момент в хвалебно–блаженном браке Агнца? Неужели он лишь «воспоминание» о прошлой жертве Голгофской? Неужели о нем говорится только для того, чтобы объяснить благодарный восторг любви, или только, чтобы показать степень силы любви Бога к нам?

Да, конечно, и это. Когда слушаешь эти слова, что Тело Единородного Сына ломится, преломляется, распинается во оставление грехов наших и Кровь изливается тоже во оставление грехов, то не только видишь в этом любовь Агнца к Церкви, но и отвечаешь на нее любовью, а еще более — благодарностью за незаслуженное спасение.

Помню, как на одной литургии, при сокрушенном сознании своей греховности, но еще более при пересиливавшей надежде на Искупительную жертву, я в слезах благодарности, упования на любовь Божию остановился на следующих словах тайной молитвы во время Свят, Свят…: Сына Своего Единородного дал: да всяк веруяй в Него не погибнет…

Только веруй — и не погибнешь!

Как мало требуется! Вера! Ни о делах, ни о подвигах не говорится. Ни даже о грехах не воспоминается. А только указывается радующее обещание: не погибнет! Но имать живот вечный. А от нас: веруй. Все же главное совершилось чрез Единородного Сына, Который Сам Себе предаяше за мирский живот.

И так радостно, так радостно стало на душе, что я умильно–благодарно плакал; и даже, не удержавшись, протянул Служебник к стоявшему слева священнику и указал на эти блаженные слова: веруяй в Него не погибнет!

Но не только это, не одни лишь чувства, не одно «напоминание», хотя и об этом ясно говорится в литургии святого Василия Великого: остави же нам воспоминания спасительного Своего страдания сия, когда установил Тайную вечерю: Прием хлеб на святыя Своя пречистыя руки, показав Тебе Богу и Отцу, благодарив и благословив, освятив, преломив, даде… учеником со словами, что это есть Тело и Кровь Его.

И опять дальше священник молится втайне: Сие творити в Мое воспоминание: елижды бы аще ясте хлеб сей и чашу сию пиете, Мою Смерть возвещаете, Мое Воскресение исповедуете.

И хлеб, и вино являются пока «вместообразными» (заменяющими) Святаго Тела и Крови Христа (литургия Василия Великого).

Но если бы нужно было лишь одно воспоминание, то не должно было бы говорить, что «сие есть Тело», «сия есть Кровь», а достаточно было бы указать на Святые Дары как на воспоминательный символ, и тогда в литургии не было бы и речи ни о жертве, ни об освящении; тогда и дарами–тο не стоило бы называть, а просто думать, что хлеб и вино напоминают Христа. Между тем говорится о претворении: «И сотвори» хлеб — «честное Тело», «а еже в чаши сей — честную Кровь Христа Твоего» (литургия Иоанна Златоуста); а в заключение: «Преложив (то есть переменив, претворив из одного состояния в иное) Духом Твоим Святым».

А в литургии святого Василия Великого это же выражено так:

«Тебе призываем: Святе Святых, благоволением Твоея благости (то есть любви, милости) приити Духу Твоему Святому на ны (священнослужителей) и на предлежащия Дары сия, и благословити я (их), и освятити, и показати» (далее после перерыва молитвою о ниспослании Святого Духа): «Хлеб убо сей, самое честное Тело…», «Чашу же сию самую честную Кровь Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа», и еще с добавлением об этой же «Чаше сей»: «Излиянную за живот мира».

Не остается никакого сомнения, что эти Дары суть не воспоминательные лишь символы или знаки, а «Сами Тело и Кровь», «Сам Христос», «Спаситель», «Господь и Бог» наш.

Поэтому недостаточно не только «воспоминания», но даже и одних чувств любви при жертве хваления, при Евхаристии, и Господь дает нам безмерно большее, чем настроение, воспоминание, даже больше, чем саму любовь нашу и переживание любви к нам Бога. Это все, хотя и истинно, и ценно, но не вершина брака Агнчего, не суть «вечери Тайныя». Так бы и либеральные протестанты и сектанты могли принять Евхаристию.

Но здесь совершается несравнимо большее: подлинное общение с Агнцем.

Вникнем в происходящее.

Сие есть Тело Мое. Сия есть Кровь Моя. И это предлагается есть и пить. То есть Самого Господа принять в себя, — не воспоминанием лишь, не любовью даже, а внутрь принять; не только душою, но и телом — соединиться. Всего Себя дает Господь во всецелое приятие. Какое же большее этого может быть общение на Тайной вечери?

Если разобраться в настроении, в душе, — то во время Пресуществления и затем приобщения бывает такое напряжение веры, преданности, жертвенной любви со стороны человека, что выше этого и представить уже немыслимо на земле: в самом деле, предлагается хлеб и вино, а молимся, чтобы они претворились в Тело и Кровь… Да еще Чьи? — Богочеловеческие, в Тело и Кровь Бога воплощенного, в Божии… Страшно и подумать! Какое требуется жертвенное отречение от плотского ума, коему все это абсолютно непостижимо! Какая нужна сила веры, коей одной возможно вместить это! Поистине нужно Авраамово принесение единородной души нашей в жертву «Таинству странному… и преславному». Нужна безусловная, «слепая», как говорят, преданность души любящей, которая отдает себя, как невеста возлюбленному, не рассуждая, а только любя и веря!

Но с другой стороны, со стороны Агнца, со стороны Жениха Небесного, совершается еще более жертвенное: Он не только изволит страдать за Свою невесту для искупления ее от грехов, но через это входит с ней в таинственный союз, в «завет»…

Вот сколько раз мы слушаем эти слова и не даем вполне себе отчета в них: Сия есть Кровь Моя Нового Завета.

Что означает это: «Завет»? — Договор, союз, взаимное обещание, вообще какой–то вид взаимообщения, и притом — общения искреннею, интимною, задушевною. У нас, в русском языке, слово «завет» носит характер и дорогого, и тайною, и тесного общения; например, «заветные письма» между любящими; «заветная» вещь в память о чем–либо очень уж дорогом. Вообще, «заветное» есть то, что хранится в тайне, не показывается другим: «заветные» идеи, «заветная» книга и т. п.

И здесь Искупительная жертва Сына Божия Единородного — вводит Его в таинственный союз, в обетование единения, уже в начало этого единения, в «Завет» с человеком…

Это слово гораздо даже больше, чем любовь Его к душе–невесте. Любовь еще не всегда кончается «заветом», взаимный обещанием и союзом, хотя и является источником их. Но уже «завет» непременно есть проявление любви, осуществление ее, продолжение, развитие. Завет — сильнее любви.

Вот что дает Жених, вот что совершается на браке Агнчем: сочетание душ с Ним или, лучше, Его с душами. Они стали Ему свои, объединились. Теперь всё — общее.

И если апостол Павел не усомнился брак мужа и жены поставить в сравнение с отношением Христа и Церкви (Еф. 5 гл.), то и мы еще более дерзнем вскрыть этот образ в приложении к Тайной вечери. Единство между супругами бывает такое, что Сам Господь сказал о них: уже не два, а одно они (Быт. 2:24; Мф. 19:6). И в Новом Завете, установленном Кровью жертвы Христовой, раз навсегда совершилось объединение Искупителя с искупленными, «заветное» объединение. И потому если со стороны души потребовалась такая преданность веры, жертвенность нерассуждающей любви, такая вообще «отданность» душевная, то и Агнец простирает Свой «Завет» до последней глубины: предлагает Себя в такое общение, в такое единение, что и помыслить страшно и дивно: Свои Тело и Кровь предлагает здесь, на престоле, и ожидает вкушения Их — Себя!

Мать готова собственный телом напитать своего ребенка; и во утробе своей так именно и питает…

И Господь, проявляя крайний предел любви Своей, учреждает пред Смертью Тайную вечерю, питает учеников; а после и доселе повторяет таинственно то же самое со всеми.

Какое же может быть большее общение? Поистине это есть «брак Агнца» с душами^[1].

И теперь раскрывается нам: какое же именно место в Евхаристии занимает искупительный момент жертвы Спасителя.

Суть и цель ее — воссоединение Его с ядущими и пиющими. Об этом Господь ясно учил еще задолго до страданий: Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь во Мне пребывает и Аз в нем (Ин. 6, 56).

Это же выразил Он и на Тайной вечери словами: Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается (Лк. 22:20), что повторяется и на каждой литургии в возгласе: Пийте от нея (чаши)… сия есть Кровь Моя Новаго Завета. Голгофская жертва и Евхаристическое возношение и соединяют Христа с душами.

Но для того чтобы соединиться Ему с человеком, сначала нужно было исходатайствовать «право» на это, ибо доселе души человеческие и недостойны были, по греховному состоянию своему и по отверженности Богом, вступить или даже быть принятыми в общение с Богом. Поэтому даже воплощение Сына Божия еще не соединило Его с человеками отдельно, индивидуально, а лишь вообще с «естеством человеческим». И только после Крестной Голгофской жертвы Он, пострадав за нас, «выкупил» нас и соделал, как выкупленных, Своею собственностью (1 Пет. 1:18—19), омыл наши грехи и при таком условии вступил в общение. Поэтому и учеников Своих пред Тайною вечерею Он «предварительно», то есть ранее еще пришествия очистительного Огня Пятидесятницы, сначала очистил, омыл ноги их, сказав: вы чисты (Ин. 13:10).

То, что после делает Господь Искупитель через Духа Святого в таинстве исповеди, это Он тогда сделал Сам, ибо имел власть на земле прощать грехи (Мф. 9:6).

Так и здесь на всякой литургии снова таинственно «повторяется» Голгофская жертва, снова Он «ломит» Тело «во оставление грехов», снова проливает «бескровную» «Кровь Нового Завета» за учеников и «за многия во оставление грехов»… И только принесши эту Искупительную жертву Богу Отцу за нас на литургии, Он соединяется затем через «Духа Святаго, причастие» (литургия Василия Великого), даруемого в причащении (или через) Святаго Тела и Крове Христовых. Следовательно, искупительный момент не занимает ни главного, основного положения, ни даже значительнейшей части Евхаристии.

Таковыми остаются по–прежнему — благодарственная жертва хвалы и самое сие общение или причащение (которое потом, в 4–й благодарственной молитве так и называется тоже «благодарением», Евхаристией: «Буди же ми благодарение сие в радость» и проч.); или сутью Евхаристии является блаженный «брак Агнчий», «Тайная вечеря» жениха с мудрыми девами, Спасителя — с учениками Своими. Искупление же есть лишь путь к сей вечери, к сему духовному браку.

На Небе сей «брак» уже совершается в полноте. Поэтому Церковь, сразу после жертвы, вспоминает святых и «изрядно» Пресвятую… Славную Владычицу нашу Богородицу, которые уже получили, «обрели» «милость и благодать»… Но не вспоминает ангелов, потому что с ними союз, «завет», и не разрывался у Господа; а говорит лишь о людях, то есть отпавших от первого «завета» и возвращенных уже жертвою Сына в «Новый Завет» с Богом. Одни из них — Небесная Святая Церковь — уже воссоединились, а за других, усопших и живых, священнослужитель молится, чтобы и они получили ту же возможность.

«Нас же всех, — сразу говорит литургисающий, — соедини… и ни единаго нас во суд или во осуждение сотвори причаститися… но да обрящем (и мы) милость и благодать со всеми святыми… и со всяким духом праведным, в вере скончавшимся» (литургия Василия Великого).

И в это время в древности и вынимали частицы из просфор за усопших и живых, а теперь осталось лишь воспоминание за них.

«Зде (после святых) священник, — говорится в Служебнике, — поминает, ихже хощет, живых и умерших» (литургия Василия Великого).

О живых убо глаголет: «О спасении, посещении (посетить кого–либо значит войти в дом, в общение, — опять идея вечери), оставлении грехов» рабов Божиих (имярек).

О умерших же глаголет: «О покои, оставлении грехов душ» рабов Божиих (имярек) «на месте светле, отонудуже отбеже печаль и воздыхание. Упокой, Боже наш, и покой (дай мир, утешай, прими в блаженное общение с Собою) их, идеже присещает свет Лица Твоего» (литургия Василия Великого).

… Тайная вечеря для удостоившихся продолжается уже в Царствии Небесном, согласно обещанию Самого Агнца, изреченному на Тайной вечери: Очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания, ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее, пока она не совершится в Царствии Божием. И взяв чашу, и благодарив, сказал: примите ее и разделите между собою; ибо сказываю вам, что не буду пить от плода винограднаго, пока не приидет Царствие Божие (Лк. 22:15—18).

А у святого евангелиста Матфея так:

Отныне я не буду пить от плода сего винограднаго до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего (26:29; Мк. 14:25).

Сие совершилось после вознесения Его со святыми. Сие совершается и ныне с ними, с усопшими, коих мы поминаем.

Поэтому здесь особенно усердно нужно молиться за усопших.

Вынутые частицы за усопших лежат с агнцем рядом, а затем, по причащении живых, их опускают уже и в чашу со словами: «Отмый убо Господи грехи поминавшихся зде Кровию Твоею Честною».

Чьи грехи? Ведь на дискосе с агнцем лежали части и за Пресвятую Богородицу, и за девять «чинов» праведных людей, и за всех святых. Не за них же мы молимся? — Конечно нет. Они уже отмыты. За них нам «достойно есть» Тебя благодарить, а их — «блажити», особенно Богородицу. И они теперь ходатайствуют уже сами за нас; за усопших, чтобы отмылись грехи их, как и говорится далее (за словами «отмый»), «молитвами святых Твоих». И за живых говорим подобно этому же. Мы приносим «словесную (духовную, в противоположность ветхозаветным кровавым и иным вещественным жертвам) сию жертву» о всех праведных, искупленных ранее, а ныне уже блаженствующих, — особенно за Богородицу, за Иоанна Крестителя, за апостолов, за святого дня (ему — особое торжество ныне на Небе, в «Царстве Отца» с Сыном) и всех святых; «ихже молитвами посети нас, Боже», то есть войди в общение. И после приобщаются: живые — видимо, а усопшие, непрославленные, невидимо, таинственно.

Так исполняются слова Господа о браке: И брачный пир наполнился возлежащими (Мф. 22: 10).

Частицы сначала «лежали» рядом с агнцем, а после соединились с Ним Самим в Крови Его; живые же особо, явно причащаются Его, а не причащающиеся, но помянутые тоже соединяются с агнцем, хотя и не столь тесно и непосредственно^[2].

Новый Завет заключен… Одни через это уже пиют «вино новое» «в Царстве Отца»; другие же готовы приступить к сему еще на земле чрез причащение Тела и Крови Единородного.

Митрополит Вениамин (Федченков)
Сайт «Ветрово»