Когда мы пишем, что искусство XX столетия пропитано духом демонизма, который для людей, живущих душевно-страстной жизнью, подобен пьянящему запаху сандала, а для людей, вступивших на духовный путь, это зловоние тления и смерти, то мы предвидим негодование тех, для кого это искусство стало стихией их жизни и эталоном красоты. Признать, что это дух смерти, значит признать себя душевными некрофагами. Как не возмутиться и не сказать в ответ, что это клевета на саму красоту, которая спасает мир! Нас будут упрекать в обскурантизме, душевном одичании; нам припишут желание уничтожить все книги, как халиф Омар сжег Александрийскую библиотеку[1]. Нам скажут: вот пример, как человек, неправильно понявший христианство и не стяжавший любви, впал в дикость. Впрочем, не будем угадывать, как обзовут нас оппоненты. Признаем, что в этом «искусстве» они сильнее и остроумнее нас…
Мы говорим об искусстве нарастающего декаданса, которым живет наша интеллигенция, хотя считаем, что литература предшествующих веков, оторвавшись от Бога, в какой-то степени подготовила этот декаданс. Нам скажут, что у нас притупилось и как бы атрофировалось эстетическое чувство, что мы говорим с ультраконфессиональной позиции и поэтому наше свидетельство одностороннее и необъективное, что это может быть голос неудачника, который скрывает озлобленность на мир в монашестве. Поэтому просим вас принять свидетельство вашего некоронованного «царя поэтов», обладающего наиболее тонкими поэтическими интуициями, Александра Блока – одного из самых любимых и почитаемых поэтов современной интеллигенции. Друзья Блока вспоминают, что он говорил о своих стихотворениях не как их автор, а как проводник каких-то сил. О его медиумичности к трансцендентальному миру свидетельствуют близкие ему люди, например, не отличавшийся религиозностью Корней Чуковский, – первый переводчик Уитмена[2], – которому удалось спрятаться за забором детского сада от репрессий, обрушившихся на интеллигенцию в 30-х годах. Заядлый декадент превратился в литературного «обершефа» малышей, из утонченного эстета – в веселого «дедушку Корнея». Его краткая характеристика, а вернее восприятие «короля поэтов» в непосредственных встречах с ним в последние годы жизни Блока – это голос отнюдь не религиозного фанатика, а младшего собрата. Он вспоминал, что лицо Блока, похожая на восковую маску, с потухшими, неживыми глазами, казалось ему лицом Мефистофеля. А Блок представлял собой как бы живую ипостась поэзии XX века.
Теперь обратимся к стихотворению Блока «К музе» (29 декабря 1912 г., из цикла «Страшный мир»), похожему на исповедь, только без покаяния.
«Есть в напевах твоих сокровенных», – именно не в словах, а напевах – в том, что лежит под словами, что спрятано от внешнего взора, но заставляет звучать сокровенные струны души.
«Роковая погибели весть», – «роковая» – неизбежная, «погибели» – плененная демоном душа чувствует свою погибель, но не может спастись, уйти, убежать, как птица, прикованная глазами змеи. «Весть» – сердце слышит при жизни весть о своей смерти.
«Поруганье заветов священных», – не просто отрицание или отречение, а поругание, желание осквернить и втоптать в грязь то, чему как святыни, поклонялась душа. Эта необходимая жертва демонам.
«Поругание счастия есть», – в любви к демонам, в выборе его, нет ни радости, ни счастья, но только падение вниз, которое воспринимается на мгновенье, как полет.
«И такая влекущая сила», – он чувствует охваченным чьей-то посторонней силой, как бы увлекаемой потоком реки, которому не в силах противиться пловец.
«Что готов я твердить за молвой», – повторять то, что испытано мной вслед за сатанинским преданием.
«Будто ангелов ты низводила, / Покоряя своей красотой», – это не апокриф из книги Еноха, повествующий о падении ангелов, прельщенных красотой дочерей Каина – племени, в котором возникло искусство, – но падение душ, ищущих и не нашедших Бога, которые влюбились в земную душевную красоту, отраженную, как в кристалле, в поэзии и искусстве, и через них отдали душу свою хтоническим божествам[3].
«Зла, добра ли? Ты вся – не отсюда», – он чувствует, что в творчестве действует не только человеческая душа, но в него включены некие неведомые космические духи, которых он боится назвать своим именем.
«Мудрено про тебя говорят», – по-разному говорят о тебе, но те, кто служит тебе, не могут или не хотят понять тебя до конца, они боятся взглянуть на твой лик, как на лик Горгоны.
«Для иных ты – и муза, и чудо», – одни живут тобой; твоя красота кажется им постоянным чудом.
«Для меня же – мученье и ад», – его глубокие поэтические интуиции открыли лик того, кто нашептывал ему слова его песен. Он увидел его темные тени в своем сердце – это нарастающие муки, которые должны превратиться в беспросветный мрак и ад. Блок говорит о начале своего полета – падения.
«Я не знаю, зачем на рассвете, / В час, когда уже не было сил», – после ночи бесплодных исканий потерянного неба на земле, обессиленная и впадшая в отчаянье душа обручает себя неведомому духу.
«Не погиб я, но лик твой заметил», – не кончилась моя жизнь, я увидел фосфорический свет твоего лика, который явился душе, потерявшей Бога, когда нечего было ей терять.
«И твоих утешений просил», – утешение в иллюзорной земной красоте, которая должна была заменить вечность. Вечность без Бога стала для Блока чужой и ненавистной. В одном из своих стихотворений он пишет:
Это – бездна смотрит сквозь лампы –
Ненасытно-жадный паук.
Блок просил утешений у падшего ангела, как нищий пьяница просит вина у дверей таверны. Но он мог быть всем, кроме одного – посредственностью, поэтому не в силах был до конца обмануть себя, удовлетвориться миром иллюзий; его мистическое чувство знало, кто его таинственный собеседник. Поэтому Блок в одном из своих стихотворений написал слова, похожие на конвульсии боли:
Зарыться бы в теплом бурьяне,
Забыться бы сном навсегда,
Молчите, проклятые книги,
Я вас не писал никогда!
(Из стихотворения «Друзьям». 24 июля 1908 г.)
Он как бы молил, чтобы огни испепелили его горький рай, но не в силах был поднять глаза к небу. Этот трагизм корифея поэзии, к несчастью безысходный, похожий на агонию, на самом деле не антикультура и обскурантизм; просто Блок увидел то глубокое, что было скрыто от других поэтов.
У Есенина – поэта такого же внутреннего драматизма, как Александр Блок – есть стихотворение аналогичное «Музе», это поэма «Черный человек» (1925 г.). Здесь таинственный собеседник как бы сращивается с душой и становится ее двойником. Есенин видит его перед собой как черное существо. Есенин более непосредственен, чем Блок, и поэтому в своем импрессионистическом восприятии находит только два слова: «черный, черный…»
Бодлер писал о «деве» – поэзии:
Ты вошла в мое сердце, сверкая,
Так, как входит холодный клинок,
Ты прекрасна, как демонов стая,
Ты коварна и зла – как порок.
(«Вампир». Из цикла «Цветы зла» (1855). Перевод А. Панова (1907))
Он назвал сборник своих стихов, который звучит пророчески для последующей поэзии – «Цветы зла».
Нас могут спросить, почему мы выбрали эти имена? Потому что, когда мы спрашивали у современных ценителей поэзии, кто ваш любимый поэт, без стихов которого трудно было бы жить, то они в большинстве случаев отвечали: Блок и Бодлер, а затем Есенин и Цветаева, – которая в своих стихах выражала желание то бороться с Богом как Иаков[4], то стать хлыстовской «богородицей»[5]… Около всех них стоит этот «черный, черный», которого в припадке поэтического визионерства увидел Есенин.
Смерть, в какой-то мере, итог жизни. Блок умер в припадке буйного помешательства. Бодлер отравил себя наркотиками. Для Есенина и Цветаевой их «черный спутник» приготовил петлю и любезно предложил надеть на шею свое роковое «ожерелье».
Нам хотелось бы остановиться на одной колоритной и в то же время одинокой фигуре в современной поэзии. Это Борис Пастернак – «поэт для поэтов». Он также пишет о своих литературных встречах не в доме писателей – шумном, как птичий базар, а в тишине кабинета своей поэтической лаборатории.
Приходил по ночам,
В синеве ледников от Тамары,
Пары крыл намечал,
Где гудеть, где кончаться кошмарам.
(«Памяти демона». Лето 1917 г.)
Эти кошмары, переложенные на язык ассоциативных образов, он воплощал в безукоризненные стихотворные формы. Однажды он написал, что музыка на четвертом поколении станет полетом валькирий[6]. Рок-музыка и вообще сюрреалистическое искусство на третьем поколении от Пастернака – это кара детям за грехи отцов.
Мы хотели закончить наше скитание вокруг горы Броккен[7], но тут вспомнили еще одного декадента с партийным билетом в кармане – сначала господина, а потом товарища – Брюсова. Врубель, незадолго перед своей смертью, в психиатрической больнице нарисовал его портрет, и что поразило самого Брюсова: лицо было написано темной краской, казалось, что мрак струится из него. Что он считает нужным для поэта?
Первый завет – никому не сочувствуй,
Сам же себя возлюби беспредельно.
(«Юному поэту». 15 июля 1896 г.)
Чей это завет, похожий на могильный камень? В другом стихотворении он говорит:
Как Данте, подземное пламя
Должно тебе щеки обжечь.
(«Поэту». 1908 г.)
То есть завет оккультистов-розенкрейцеров: «Познай все, изведай глубины греха, пройди через ад, чтобы стяжать мудрость и стать совершенным».
Мы не упоминаем о многих поэтах, влияние которых на современную интеллигенцию гораздо меньше, так как вовсе не хотим превратить нашу статью в литературный экскурс.
Нас могут спросить, неужели вся поэзия – это шествие под знаменами сатаны? Конечно, нет. Есть стихи светлые, как небесная лазурь, и чистые, как горный поток. Есть мудрые стихи, навеянные размышлением о жизни. Есть стихи, посвященные человеческим чувствам, но не запятнанные грехом, как первые слезы любви. Есть народные песни, умиротворяющие душу, есть стихи, подобные гимну Богу. Мы говорим не о них, а об опасности не увидеть лик демона под покровом земной красоты. Мы говорим о тех, кто наливает яд в хрустальные бокалы. Мы говорим не о поэзии вообще, а о демонизме в поэзии.
Архимандрит Рафаил (Карелин)
Из книги «О вечном и преходящем»
[1] Халиф Омар (592–644) продолжал завоевательные войны Мухаммеда; овладел Сирией, Персией и Египтом; приказал сжечь огромную Александрийскую библиотеку. В ответ на просьбу сохранить это уникальное книгохранилище, сказал, что если в книгах написано то же, что и в Коране – то они излишни, а если иное – они вредны. По преданию, драгоценными рукописями топили печи в Александрийских городских банях в течение 6 месяцев. ↩
[2] Уитмен Уолт (1819–1892) – известный американский поэт. Родился в фермерской семье. Странствовал по всей Америке. Переменил несколько профессий. По временам вел бродяжни-ческий образ жизни. В 1862–1864 гг. был санитаром в армии северян, боровшейся против рабовладельческого Юга. По окончанию войны служил в Министерстве внутренних дел, откуда был изгнан за безнравственность своей поэзии. В1873 г. Уитмена разбил паралич, приковав его в последние годы жизни к постели. Первая и наиболее известная его книга – сборник стихов и поэм «Листья травы» (1855) . Основные идеи «Листьев травы»: гармония Вселенной, культ дружбы, соединяющие индивидуумы со «сверхдушой», неприятие христианства и бунт против пуританской морали. В своем творчестве от воспевания природы перешел к урбанистической поэзии; писал революционные гимны, и в то же время с похвалой отзывался об американском образе жизни. В стихах Уитмена переплелись атеизм и поиски новой религии, индивидуализм и коллективизм, демократия и анархизм, натурализм и мистика. В России вышла книга «Листья травы» в переводе К. Чуковского (1907). Поэзия Уитмена оказала заметное влияние на творчество русских футуристов. ↩
[3] Хтонические (от. греч. – земля) божества – во многих религиях и мифологиях божества, олицетворявшие собой подземное царство; в переносном смысле под хтоническими духами подразумеваются падшие ангелы-демоны. ↩
[4] См.: Марина Цветаева. «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес...». 1916 г. Ветхозаветный патриарх Иаков, ставший прародителем целого народа, борется с Богом, получает рану на бедре: Быт. 32: 24–30. В символическом и мистическом значении борьба Иакова с Богом означает усердную покаянную молитву, которой патриарх как бы руками охватывает Бога и не выпускает из своих объятий. Эта победоносная молитва дарует ему прощение его греха, отводит наказание и примиряет с братом Исавом, который хотел убить его. Молитва продолжается всю ночь до утра и меняет последующую жизнь Иакова. Рана на бедре означает укрощение своих страстей, особенно похоти. ↩
[5] См.: Марина Цветаева. «На базаре кричал народ..». Из цикла «Ахматовой». 27 июня 1916 г. ↩
[6] В стихотворении Бориса Пастернака «Музыка»: «...опередивши мир / На поколения четыре, / По крышам городских квартир / Грозой гремел полет Валькирий». Имеется в виду опера «Валькирия» Р. Вагнера. Валькирии – в скандинавской мифологии бессмертные воинственные девы чудной красоты, которые носятся в золотом вооружении по воздуху. Обладают даром превращаться в лебедей. Они отчасти происходят от эльфов и других сверхчеловеческих существ; отчасти это княжеские дочери, попадающие в валькирии еще при жизни. По повелению бога Одина распоряжаются битвами и распределяют победу или смерть между воинами. После сражения храбрейших из павших воинов отводят во дворец Одина – Вальхаллу, где прислуживали им во время пиршеств. Часто выбирают себе в возлюбленные благородных героев, но от брака со смертными они лишаются бессмертия и своей сверхчеловеческой силы. ↩
[7] Гора Броккен, где в ночь с 30 апреля на 1 мая, по германскому народному поверью, проходит шабаш ведьм – Вальпургиева ночь – праздник ведьм, собирающихся в эту ночь вокруг своего повелителя-сатаны, находится в горном массиве Гарц в Германии. Вершина Броккен (1142м) называется Хексентанцплац – «место пляски ведьм». ↩
