Ольга Надпорожская. А мы точно верующие?

В посёлок Жарковский Тверской области мы приехали, чтобы навестить бывших прихожан Храма, который находится очень далеко оттуда — в Великих Луках, на Псковщине. В середине восьмидесятых годов небольшой кладбищенский Храм Казанской иконы Божией Матери стал первым местом служения иеромонаха Романа. Прямой дороги из Жарко́в туда не было, и, чтобы добраться до Храма, приходилось проделывать долгий путь по железной дороге. В Великие Луки приезжали около часа ночи и коротали время до утра на вокзале… Ездить так далеко приходилось потому, что ни в Жарках, ни в окрестностях своего Храма не было.

Отец Роман рассказывал, что Службы в Великих Луках были очень многолюдными. Обычно он служил раннюю Литургию, а потом совершал Крещение, и креститься тоже приходило множество народа.

— Иногда вынимаешь ребёночка из купели — просто ангел! А потом посмотришь на родителей, на восприемников, на синие от татуировок руки, в которые должен его отдать — и понимаешь: он ещё хуже будет.

Когда заканчивалось Крещение, уже подходила к концу поздняя Литургия, и отцу Роману нужно было идти исповедовать. После поздней Литургии начинались требы, вечером — опять богослужение. И так каждый день. Священников в Храме было только два, и третьего, несмотря на просьбы, не присылали. Но отец Роман вспоминает служение в Великих Луках с благодарностью — в книге «Не сообразуйтеся веку сему» он пишет: «Первоначальная благодать поглотила молодого священника. Люди очень тепло относились ко мне, ценя ревность и искренность».

Жарки́ посреди бескрайних лесов — как островок среди океана, вывески магазина «Дикси» и «Сбербанка» режут глаз, и даже маленькая девочка, кругами катающаяся на велосипеде, кажется чем-то необыкновенным. Кажется, что она живёт посреди стихии, джунглей, но не знает об этом — просто доверяет взрослым, родившим и оберегающим её на этом клочке земли. В Жарках мы в первую очередь едем на кладбище: совсем немного дней прошло с тех пор, как умерла Анна — одна из тех, кто приезжал когда-то на Службу в великолукский Храм.

— У мамочки сегодня радость — отец Роман приехал! — со слезами говорит дочь Анны, Ольга, приведя нас на могилу.

Ольга рассказывает, что мама очень любила людей — никогда не была одна, всегда с народом. Всех приглашала в гости, угощала, была внимательна к чужому горю, каждого старалась направить к Богу. «Она очень много молилась, мне до неё далеко. Иногда мне не нравилось что-то, я на неё обижалась… Но сейчас понимаю — она была права, жила для Бога». Вера в те годы вообще была сильнее. Да, Храма не было, но верующие собирались и молились у кого-то дома, человек по тридцать-сорок. Всех их посёлке хорошо знали — как говорит отец Роман, раньше верующих людей легко можно было отличить от остальных: они и одевались, и вели себя иначе, а теперь и в Церковь проник дух мiра сего.

На кладбище покоится ещё одна прихожанка великолукского Храма — Нина, о которой отец Роман много лет назад написал стихотворение:

Ольга не помнит, где именно находится могила Нины, а на поиски нет времени — она отпросилась с работы совсем ненадолго. Отец Роман служит литию на могиле новопреставленной Анны и навещает могилу ещё одной давней знакомой — инокини Екатерины, которая скончалась прошлой зимой.

Навестив усопших, едем к живым: сестре Анны и брату инокини Екатерины.

— Для тётушки будет очень большое потрясение! — волнуется Ольга, и не удивительно: тёте Зое больше девяноста лет. Живёт она в двухэтажном деревянном бараке — на улицу он смотрит аккуратной, «парадной» стороной, но со двора оказывается более ветхим. Ольга приоткрывает дверь в квартиру, отодвигает занавеску — и мы сразу видим бабушку в светлом платке, лежащую головой к иконам. Оля окликает тётю Зою, и та садится.

— Отец Роман приехал! — очень громко говорит Ольга ей на ухо.

Бабушка какое-то время всматривается в лицо отца Романа, то ли не понимая, то ли не узнавая его, и вдруг заходится криком:

— Род-ный! Род-ный!..

Отец Роман садится рядом, бабушка обнимает его и даже целует ему руку, чего он никогда никому не позволяет делать. Но тут он только смеётся и гладит её по голове:

— Не узнали меня?

Тётя Зоя сразу кается, что у неё нет сил на молитву.

— А Вы Иисусовой молитвой моли́тесь, — мягко говорит отец Роман, и тогда она торжествующе вынимает из-под подушки длинные чёрные чётки.

— Надо ли просить себе кончины? — спрашивает она.

— Просить не надо, принимайте что есть: «Господи, да будет воля Твоя святая!»

Пока отец Роман беседует с тётей Зоей, я вместе с Олей захожу в другую комнату. Здесь тоже много икон, а ещё замечаю на стене рамку, в которую вставлено много маленьких чёрно-белых фотографий священнослужителей. Есть среди них и портрет отца Романа. Одна икона Божией Матери очень большая — «Взыскание погибших», образ, в честь которого освящён Храм в скиту Ветро́во, где живёт отец Роман.

— Эту икону написал отец Роман, — говорит Ольга.

Это одна из первых икон, написанных отцом Романом, и написана она масляными красками, а не темперой. Почему-то этот образ сразу кажется мне очень знакомым. Потом вспоминаю, что прежде видела фотографию, на которой рядом с этой иконой стоит молодой отец Роман в монашеском клобуке. Этот снимок недобросовестные почитатели отца Николая Гурьянова выдают за портрет старца и предъявляют как доказательство того, что он был монахом. В действительности отец Николай не был монахом: он был иноком, готовился принять постриг в мантию, но сшитые для него монашеские одежды сгорели во время бомбёжки. Он принял это как волю Божию, остался белым священником и часто говорил так: «А зовут меня протоиерей Николай!».

Прощаясь с отцом Романом, тётя Зоя громко говорит, глядя ему в лицо:

— Сколько Бог даст! Сколько Бог даст!..

Мы выходим во двор и, пройдя через калиточку, приближаемся к деревенскому дому. Здесь, по соседству, живёт ещё один прихожанин великолукского Храма, и тоже преклонных лет — ему за восемьдесят. Это Александр, брат инокини Екатерины, на могиле которой мы были сегодня.

Оля стучит в окошко с белым наличником:

— Дядя Саша!.. Отец Роман приехал!

Навстречу нам выходит хозяин, ростом с десятилетнего ребёнка — отец Роман рассказывал, что такой же маленькой была и его покойная сестра. У него безусое и безбородое лицо, а на шее висят длинные чёрные чётки. Как и тётя Зоя, Александр с порога начинает с самообличения:

— Вы меня застали… Я как поросёнок. Курятину ем…

— Ничего, ничего… Вы же не монах, поста сейчас нет. Главное, моли́тесь.

— Мне молитву не поднять… Раньше мы столько молились, Псалтирь читали, а теперь ничего не могу.

— Молитесь Иисусовой молитвой.

(Говоря о молитве, вместо слова «поднять» Александр использовал другое слово и повторил его в разговоре дважды, но, к сожалению, оно не удержалось в памяти. Совершенно понятное по смыслу, звучало оно необычно. Зато запомнилось другое слово, сказанное Александром: лазготнявый. Найдя в словаре Даля слово «лазготать» (с пометкой «твер. пск.») — «тараторить, трещать, болтать без умолку», поняла, что сказано оно было в шутку — об очень молчаливом человеке.)

Отец Роман с Александром вспоминают прошлое — людей, которые приезжали на Службу в Великие Луки и в Жарках тоже держались вместе. Пришло время, когда отец Роман сказал им: «Добивайтесь, чтобы у вас был свой Храм. Годы уже, в Великие Луки не наездитесь». Жарковчане и раньше, в течение многих лет, пытались добиться разрешения на строительство Храма, но все их усилия в советское время были обречены. И вот они снова начали писать письма и ходить по инстанциям — основные труды взяла на себя покойная Анна. Надежды на создание Храма связывали ещё и с преданием о том, что в конце тридцатых годов на окраине здешнего леса совершал богослужение игумен Моисей из закрытой Ордынской пустыни. Он сказал, что здесь появится Храм, качнув кадилом в ту сторону, где действительно в конце концов была построена церковь в честь Владимирской иконы Божией Матери. Первое богослужение в ней совершилось в год Тысячелетия Крещения Руси.

— Тебе уже трудно жить одному, — говорит Александр отцу Роману. — Оставайся у меня.

— Так я же не один, — отец Роман указывает на нашего спутника, монаха Досифея.

— Оставайтесь оба.

— Ну а мало ли, что с Вами случится, нас же попросят отсюда, — шутит отец Роман.

— А мы оформим всё документально.

— Нет, нам пора возвращаться в скит, у нас там Храмы, надо служить, — говорит отец Роман уже серьёзно. И помолчав: — А Вы не хотели бы принять монашество?

Но Александр скорбно качает головой и повторяет:

— Живу как поросёнок.

— А помните, как отец Николай говорил? — спрашивает отец Роман. — «Какие вы счастливые! Вы верующие люди, вы знаете Бога!»

— А мы точно верующие? — говорит Александр, сильно нажимая на слово «точно» и с такой болью, что мне становится жутко.

Уже обуваясь в сенях, вспоминаю, что забыла в комнате сумку, и возвращаюсь. Александр сидит на том же месте у печки, где беседовал с отцом Романом. Прошу его помолиться о себе и своих детях, и он в ответ тоже просит моих молитв. И тут вижу, что на столе лежат ещё одни чётки, такие же, как на шее у хозяина и под подушкой у тёти Зои, только недовязанные.

— Зоя, Александр — это последние могикане, сейчас уже таких людей нет, — говорит отец Роман, когда мы едем в обратный путь. — Верующие стали совсем другими…

К сожалению, мне нечего ему возразить.

Ольга Надпорожская
Сайт «Ветрово»
12 июля 2023