Антонина Зернюкова. Стихотворение иеромонаха Романа «Зажаты в жалком промежутке…»

* * *

Это стихотворение — одно из ключевых в творчестве иеромонаха Романа. В нем выразилось то состояние внутреннего мира лирического героя, в котором важнейшим становится его рефлексия по поводу своей прошлой жизни, переживание её предварительных итогов и упрочение ощущения родства со всем сущим.

Стихотворение написано излюбленным в русской лирике ямбом, подвижным, гибким, способным выразить самые разные интонации, в этом стихотворении создающим атмосферу простоты и доверительности. Простота эта очень высокого свойства, и рождается она из соотнесённости самых разных слагаемых.

Если рассматривать именно ритмико-интонационный рисунок, нельзя не обратить внимание на строки «чистого» ямба:

Следует отметить и те строки, в которых пиррихии^[1] находятся на одних и тех же местах («И позабудут незабудки…» и другие). Эти строки так же, как и отмеченные первыми, гармонизируют ритмику, формируют стройность, ясность.

Но это первое из двух начал. Есть и интонации разговорности, они рождаются за счёт непостоянных пиррихиев в других строках, подвижных пауз в середине строк, разговорной лексики; с оттенком просторечия, например, звучит вариант известного выражения «было да сплыло», а также «щемит», «кровавит».

Однако в стихотворении по канве общеупотребительной лексики «вышиты» не только разговорно-просторечные «вкрапления», но и лексика высокая: «сокрылся», «душа восторгом отжила», «сетей житейских отрешась», «путь подлунный…»

Эти и другие разнонаправленные элементы формы в конечном счете помогут выразить столкновение двух конфликтующих начал в области смысла, в том, что лирический герой переживает, думает и чувствует.

В первой строфе формируется переживание мгновенности, тесноты, затрудненности течения жизни человека. Лирический герой находит в себе силы иронизировать по этому поводу: «Сегодня был, а завтра сплыл…» (строка выделена и ритмически — см. выше). Повтор звука «ж» («Зажаты в жалком промежутке…») рождает ощущение жесткости «материала жизни», скрипа, царапанья, с которым протискивается по ее «коридору» человек. Путь его труден и короток, а память о нем – мгновенна. Почему понадобилось трижды прибегнуть к вариантам корня глагола «быть»? Напомним: «был», «позабудут», «незабудки». Обратимся к последним двум. Если не брать во внимание, что эти слова разных частей речи с разными, само собой разумеется, окончаниями, то они в конечном счете различаются одним первым отчетливым звуком: «п» и «н». А в контексте строфы и стихотворения в целом можно сказать определённо: почти не различаются, то есть «помнить» и «забыть» — почти однотипные состояния, почти одно и то же. Об этом же и формы «был» и «будут». Тем самым подспудно подчёркнуто значение того, что определяется словом «есть», «существует сейчас»… Не случайно в первой и второй строфах — глаголы в прошедшем и будущем времени, а в наиболее напряжённой в развитии лиризма третьей строфе и в четвёртой — в настоящем.

Противостояние, определяющее движение лиризма в этом стихотворении, фокусируется именно на слове «сейчас». Что оно обозначает? Как оно понималось лирическим героем и какие переживания вызывало в нем ранее, в прошлом? Какими будут понимание этого слова и переживания, с ним связанные, в итоге, в «развязке» стихотворения?

В первой строфе жизнь каждого человека, продирающегося по жесткому ее «коридору» в рамках «жалкого промежутка», трудноуловима, почти призрачна — была или нет? Остаются раны в душе. Что же ещё, если продолжать продираться, спешить, бежать?.. Стены «коридора» мешают увидеть что-то другое… Наши сиюминутные цели, запальчивость и напряжение, с которыми мы пытаемся их достичь, мешают увидеть Небо или отодвигают Небо, которое человек все же видит, слишком далеко. Даже если человек бежит по тесному «коридору» во имя Неба в душах других людей…

Мгновенное и вечное пересекаются в каждой точке судьбы человека, в каждом «сейчас». Первостепенно важно суметь остановиться, открыться этому пониманию и чувствам, которые оно вызовет.

Лирическому герою стихотворения иеромонаха Романа это переживание открывается, когда «сокрылся полдень, близок вечер…». Это «завязка» в движении лиризма этого стихотворения. В прошлом было много надежд, одушевления, восторга, там были эмоциональный подъём и жажда действия. Всё это вызвало к жизни то, что гармонизирует ритмико-интонационный рисунок: высокая лексика, «чистый» ямб в первой строке, паузы в середине строк примерно в одном и том же месте, повтор мягкого, звучного «л» в первой строке. Но время глаголов – прошедшее, и само значение слов («отжила», «отрадовался», «прощания») говорит о переоценке того, что позади. Впереди — «вечер», он, «отразившийся» своим звуковым составом в слове «встречам», рождает сожаление, усталость, жажду внутренней тишины и покоя. Но они даются с трудом (повтор «спотыкающихся» «пр» и «шуршащих» «ш» и «щ» в строке «Пора прощания пришла…»).

Отношения с прошлым очень сложны. Там – много испытаний, странствия, проповеди среди людей, не готовых к ним, забывших Бога, напряжение всех сил, во имя жизни их души («Уже вечер, друзья, уже вечер…», «Заночую в стогу…», «Жизнь прожить – не поле перейти…» и другие). Прошлое держит лирического героя в плену тем, как много было нанесено ран его душе, продиравшейся по тесному «коридору» существования.

Третья строфа — кульминационная. Она начинается со строки, у которой в русской классической поэзии есть параллель: «Гляжу на будущность с боязнью, Гляжу на прошлое с тоской…» (Лермонтов). Здесь — «Гляжу на прошлое с мольбой…». А между этими пределами – «сейчас», «настоящий момент», «есть» (а не «было» или «будет»). Для стихотворения иеромонаха Романа актуально то напряжение, с которым прошлое всё ещё гнетёт, сдавливает настоящее лирического героя. Он вступает в прямой диалог с ним: «Не помяни! Не осуди!» Диалог этот предельно скуп, но предельно эмоционален. Это то, что болит, «щемит» и «кровавит». К прошлому обращены два «не»: «Не помяни! Не осуди!» Не называй, не оценивай однозначно и безоговорочно…

Евангельское «Просите, и дано будет вам…» осуществилось и здесь. Прямой диалог с прошлым, мольба, к нему обращённая, переводят отношения лирического героя с ним в иное качество. Оно не может не откликнуться на его призыв и «отпускает» его, освобождает его душу из своего плена. Можно сказать, что и он «отпускает» прошлое — в момент наивысшего волнения взыскующей ответа души. Лирическому герою открывается в настоящем то, что делает каждое «сейчас» спокойнее, глубже, свободнее. Небо становится ближе в каждый момент его жизни, взгляд на него — благодарный, взгляд человека, не разлюбившего жизнь и тех, кто его окружает, напротив, проникнувшегося ещё большей любовью, но без суеты, «восторга», без того, чтобы «щемило» и «кровавило».

Новое тоже выражено с помощью двух «не» в последней строфе, в строфе, которую следует считать своеобразной «развязкой» в переживаниях лирического героя. Прошлое ушло, вернее оно стало частью «пути подлунного», оно переосмыслено и принято. Слова «путь подлунный» включены в строку «чистого» ямба. Он уже встречался, но много ранее – в «завязке». В последней строфе он поддержан двумя строками с постоянными пиррихиями (первая и последняя, ключевая для всего стихотворения). В целом это самая гармоничная строфа — и по ритму, и по интонациям, и по лексике, и — как следствие — по выраженному настроению, переживанию. Здесь завершено формирование и развитие главного образа стихотворения – пленённой и освободившейся души лирического героя.

В этой строфе тоже два «не»: «И не щемит, и не кровавит…» Но они иные, чем в третьей строфе, где герой обращается к прошлому: «Не помяни! Не осуди!» Вторые «не» зеркально отражают эти, из третьей строфы. Мольба, обращённая к прошлому, направлена, казалось бы, вовне — но это призыв к тому, что лирический герой преодолевает в себе, что становится результатом работы его освобождающейся и освободившейся души от столкновений, непонимания, стремления одолеть враждебность, улучшить мир вопреки всему. «Душа… отжила» этим «восторгом», освободилась в результате огромной внутренней работы. А её опыт очень нужен, необходим всем нам, читателям и почитателям творчества иеромонаха Романа.

На новом этапе жизни в душе лирического героя есть и одушевление, и эмоции, и внутренний подъём. Но они существенно иные. В каждом моменте «пути подлунного» теперь есть «сейчас» и есть взгляд на Небо, уравновешивающий это «сейчас», не дающий этому «сейчас» стать главным, всепоглощающим, после чего, когда оно станет прошлым, к нему рождается мольба: «Не помяни! Не осуди!..» Небо, Бог, вечное теперь присутствуют в каждом мгновении жизни лирического героя как то, что превращает «жалкий промежуток» в одушевлённый «путь подлунный». Лирический герой обрёл равновесие, его освободившаяся душа — мудрость, которой выдающийся поэт, создатель этого образа, делится с нами, читателями.

Антонина Алексеевна Зернюкова, кандидат филологических наук
Сайт «Ветрово»
20 августа 2019