Иерей Георгий Селин. Как Пушкин Джорджа Байрона поминал

Как по­ми­нал? Весь­ма усерд­но. А то не­ко­то­рые го­во­рят, что Пуш­кин шут­ку со­чи­нил, по­дав за­пис­ку о упо­ко­е­нии ино­вер­ца на пра­во­слав­ную Ли­тур­гию. Так, на­при­мер, утверж­да­ют на ин­фор­ма­ци­он­ном ре­сур­се «Ар­за­мас». Вро­де бы при­лич­ный сайт, а ссыл­ку на ма­те­ри­ал «Топ-10 шу­ток Пуш­ки­на» да­вать не­у­доб­но^[1]: там та­кой верх пуш­кинс­ких шу­ток ото­бран кан­ди­да­том фи­ло­ло­ги­чес­ких на­ук Али­ной Бод­ро­вой, что у не кан­ди­да­та этих на­ук вро­де ме­ня уши вя­нут.

Шутка № 4. «Нынче день смерти [Джорджа] Байрона — я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба божия боярина Георгия». Из письма Пушкина Вяземскому (Михайловское, 7 апреля 1825 года).

А. Бодрова так комментирует эти слова Пушкина: «Об этой обедне, заказанной в церкви села Воронич за упокой души Байрона, который в прошлом, 1824 году скончался в греческом городе Миссолунги, Пушкин с удовольствием сообщал не только своему давнему приятелю и почитателю Байрона Петру Вяземскому, но и брату Льву. Из письма последнему известно, что в пушкинской шалости приняла участие и тригорская соседка Пушкиных Анна Вульф, так что «в обеих церквах Триг<орского> и Вор<онича> происходили молебствия».

Как видим, к.ф.н. Алина Бодрова расценивает поминовение Пушкиным Байрона как шалость, и она не одинока в этом мнении. Но есть противоположная оценка. Хорошо знавший творчество и биографию поэта архиепископ Никанор (Бровкович) иначе описывает этот поступок Пушкина: «Странно, что в годовщину смерти поэта Байрона, он [Пушкин] пишет: “Нынче день смерти Байрона… (весь текст смотри выше. — Г.С.)». Шутил ли он при этом? Шутил, издевался очень часто, но не здесь”. Странно, что архиепископ называет этот поступок Пушкина странным, если ничего странного в нём не видит. Я думаю, что владыка неудачно выразился. Ему следовало сказать так: кому-то может показаться странным, что в годовщину смерти поэта Байрона Пушкин пишет: «Нынче день смерти Байрона…», на самом деле ничего странного и тем более шуточного в его поступке не было. Пушкин серьёзно молился о упокоении души Байрона.

Соглашусь с владыкой, что Пушкин без юмора отнёсся к поминовению поэта Байрона. Всё-таки 26-й год человеку, сколько можно шутить, пора и о главном задуматься. И соседку свою Анну просил сделать то же в другой церкви не ради шутки, а для, так сказать, усиления молитвы. Плохо, конечно, что Пушкин нарушил церковные каноны и, мягко говоря, подвёл батюшку, не предупредив его, что поданный на литургическое поминовение человек не является православным. Но в оправдание Пушкина думаю, что для него соблюдение канонов было не столь важно, как, например, для меня. Примечательно, что и архиепископ Никанор не делает Пушкину выговора за это нарушение, и не только закрывает глаза на беззаконие, но поощряет такую молитву и приводит в пример некоего гегельянца, отслужившего панихиду.

Архиеп. Никанор: «Один, хорошо знакомый мне человек, широко образованный и крепкий мыслитель, последователь Гегеля, раз выходит из церкви удаленного от города монастыря в будний день с заплаканными глазами, с малыми детьми и старою няней. – «Что вы тут делаете»? я спрашиваю. – «Паннихиду по жене служили». – «Для кого? Для няни, для детей?» – Для них и для себя. – «Вы верите в Бога, в бессмертие?» – Я гегельянец, вы знаете. – «Так кому же вы молитесь и о чем?» – «Знаете», – отвечает он, – «это вяжет, молитва вяжет». – «В воспоминании вяжет?» – «Нет, в действительном, в целом, абсолютном, коли хотите, вообще вяжет»… — Его серьезность, мужество, заплаканные глаза, весь характер и облик устраняли всякую тень сомнения. Думаю, что и наш поэт думал связать себя с Байроном, служа о нем, англичанине, полу-невере, русскую заупокойную обедню».

Для меня удивительно, что блюститель церковных канонов не поставил поэту Пушкину на вид нарушение молитвенной дисциплины, и даже похвалил за обедню о еретике. Придётся мне это сделать. Не Пушкину, а самому архиерею, поставленному назирать церковный порядок (в буквальном переводе с греческого слово «епископ» значит «назиратель»), высказать: слова́ гегельянца, что «молитва вяжет», если не уточнить, как она это делает, являются прелестью.

«Пушкин думал связать себя с Байроном», — извиняет владыка заказанную поэтом «русскую заупокойную обедню» об «англичанине и полу-невере». А где же Тот, Кто устанавливает эту связь? Где Христос? Эдак можно сказать, что языческая, еретическая и интернетовская молитвы вяжут… Или Пушкин самостоятельно, помимо Христа связал себя с Байроном^[2]? Но такая связь страшнее оков железных, как говорит Псалтырь (ср. Пс. 149:8). Молитвенная связь с кем бы то ни было в обход Того, Кто дарует спасение, сама по себе не может быть спасительна. Если этого не понимал Пушкин, то не мог не понимать архиерей. Почему же он простил Пушкину его вольность, если не сказать дерзость? Выходит, владыка выпустил из вида то, что составляет существо православной молитвы — связь со Христом и через Христа со всеми, кто вовлечён в молитву. Но может ли такая связь возникнуть с теми, кто не принадлежит Христу по вере, не крещён во имя Святой Троицы?

Вы знаете, может. Ведь молимся же мы на Божественной литургии и о неверных, и о в море плавающих, и о готовящихся ко Просвещению… Да, молимся, но до определённого момента, до вещественной, если можно так выразиться, связи со Христом, которая устанавливается в высшей части службы, называемой Евхаристическим каноном. А Пушкин ввёл неверного в самую сердцевину этого действа и вообще всей христианской жизни — в таинство Причастия.

Мог ли Пушкин не знать, что не следует подавать на проскомидию записки об инославных и иноверных? Сомневаюсь, что Пушкин не знал того, что знал крестьянин деревни Бустыги Федор Иванович Гизунов. Пушкиновед Бутрина В.Ф. называет нижеследующий рассказ Гизунова интерпретацией вольного поступка Пушкина.

Гизунов: «Раз как-то пришел Пушкин к попу в Вороничи и заказал ему панихидку отслужить. Поп даже удивился. То спорил все о божественном, за это, говорят, и в ссылке жил. Однако отслужил, как полагается. Только видит: Пушкин усмехается себе. И оказалось, что отслужил он панихиду по революционере Лорде. Хватился поп, да уж поздно». («Об участии священника Илариона Раевского в похоронах А.С. Пушкина и о предметах важных»).

Как видим, крестьянин говорит не о поминовении за Литургией, но о панихиде, однако факт — спровоцированная Пушкиным соборная молитва о неверном — остаётся фактом. День 7 апреля (годовщина смерти Байрона) пришёлся в 1825 году на Радоницу, если рунет не обманывает. Это день первого разрешённого церковным уставом заупокойного Богослужения после Пасхи. Трудно поверить, чтобы Пушкин пошёл в церковь в этот день с шуткою. Думаю, он всерьёз хотел помянуть Джорджа Байрона, как это говорит архиепископ Никанор, и как, увы, не хотят понять кандидаты филологических наук. Но опять возникает загвоздка. Вера Пушкина в бессмертие была своеобразной. И я думаю, что, как у владыкиного знакомого гегельянца, она была отлична от христианской. Почему? Вспомним известное четверостишье поэта.

Пушкин говорит, что душа его «тленья убежит» — «в заветной лире». Обратим внимание: не со Христом и не во Христе, но «в лире» душа поэта «прах переживёт». Пушкин говорит, что будет славен до тех пор, пока в мире жив будет хоть один кто? Христианин? Нет, хоть один пиит, и неважно, какого вероисповедания он будет, может, вовсе неверующий. Думать так меня вынуждает сам Пушкин, назвавший свою лиру заветной. Почему он так её назвал? Может, потому, что заключил с нею завет? И я думаю, что завет с лирой для Пушкина был важнее Ветхого и Нового Заветов вместе взятых и вообще всех вероисповеданий. Тому свидетельство — разбираемый нами случай из жизни поэта, когда он подал записку за упокой души Байрона.

Ну и ладно бы, что Пушкину завет с Лирой гораздо важнее всех других заветов. Однако вслед за Александром Сергеевичем он оказался важным и для архиепископа Никанора. Положим, Пушкина не волновало нарушение церковных канонов, но, как видим, оно мало волновало и архиерея Божия, одобрившего поминовение англиканца за православной Литургией. Пушкин был ревностен в своей поэтической вере, пойдя поминать в церковь собрата в Лире Джорджа, а вот архипастырь не проявил такой же ревности в соблюдении веры во Христа.

Ещё один момент в этой истории обращает на себя внимание. Пушкин написал брату Льву, что «в обеих церквах Триг<орского> и Вор<онича> происходили молебствия», называя заупокойное поминовение «молебствием». Не знаю, как в XIX веке, но думаю, что так же, как и в XXI-м, молебствиями и молебнами тогда назывались заздравные молитвословия, а заупокойные поминовения носили названия панихиды, литии, записки за упокой.

Джордж Байрон умер в XIX веке. Нынче другой пиит с этим именем известен во всём мире — Джордж Харрисон (2001)^[3]. Случаев «молебствий», подобных тем, что отслужил Пушкин о Байроне, я о Харрисоне не слыхал, но думаю, что многие «православные» битломаны с большой охотой сделали бы тоже, что сделал Пушкин — подали бы записку о упокоении раба Божьего Джорджа, вернее, Георгия, но не по причине особого уважения к Богослужению и веры во Христа, а потому, что со всей серьёзностью верят в бессмертие музыки «Битлз». Да и просто, почему бы не помянуть хорошего человека? Хуже не будет. Но точно ли не будет хуже от такой молитвы как поминаемым, так и поминающим?

Иерей Георгий Селин
Сайт «Ветрово»
27 апреля 2020