Но в последние годы своей жизни, начиная с жизни за границей, то есть с 1922 года, по сие время, по 1956 год, я усиленно занимался богословским писательством. И теперь у меня уже написано до 18 000 страниц, кои отправлены Святейшему Патриарху, митрополиту Николаю, в Ленинградскую духовную академию и другим лицам. Темы вызывались разными обстоятельствами заграничной жизни: неправильным учением об Искуплении (митрополита Антония Храповицкого и доцента отца Петра Гнедича); толкованием двунадесятых праздников (для эмигрантов); различными наблюдениями во время своего епископства (четыре части «Записок архиерея»); объяснением литургии верных (расширение бесед в женском монастыре); Житие отца Серафима Саровского («Всемирный светильник»); вопросами о вере («О вере, неверии и сомнении»); объяснение о молитве Господней; сокращение и дополнение «Житий» святого Дмитрия Ростовского (пока – 4 месяца); беседами о вере с неверующими людьми на рубеже двух эпох (политическо-церковные воспоминания) и проч. И я так к этому делу привык, что почти всякий свободный час отдаю моим писаниям.
Все это, как я сказал, вызывалось заграничными событиями, а не моими личными желаниями. И потому, казалось бы, на это был Промысл Божий; но иногда меня смущали такие помыслы: «А не прелесть ли эти работы, отвлекающие меня от главного монашеского дела – молитвы?»
И бывало, ответ приходил такой: вероятно, да!
Но потом я опять писал и писал, — и пишу.
Как решить этот вопрос?
А тут ещё я вычитал из Добротолюбия смутившие меня мысли: «Которые без Духа пишут и говорят и церковь назидать хотят, душевны суть, как Духа не имеющие (Иуд. ст.19). Они подходят под клятву, которая гласит: горе, иже мудри в себе самих и пред собою разумни (Ис.5, 21)… Которые же от своих помыслов говорят, прежде стяжания чистоты, те прельщены духом самомнения… Словеса таковых не сладостны и не просветительны: ибо они говорят … из сердца своего… и вода ведения их смрадна, мутна и теплохладна» (V, 230 – 231).
И такие слова Григория Синаита углубили мнения мои и иных…
То же самое думалось мне и о проповедях моих, кои я, почти все время монашества, говорил всегда только сам; отчего у меня накопились тысячи конспектов. «Неужели, — приходили мне помыслы, — и они не… от Духа, а от Прелести самомнения?»
И прежде я или не думал об этом, или даже, внутри души, был доволен ими… И слушатели были тоже довольны…
А теперь все это стало смущать меня… К концу монашества-то моего?.. Близко к смерти? А отцы святые учат: конец все дело красит! И однако, опять пишу и говорю…
Что же на это мне сказать? Где – правда?
А ведь мне нужно её сказать перед Богом!..
И, обдумавши, я прихожу к таким мыслям.
а) Да, истинному монаху нужно бы заниматься постоянной молитвой… Но… этого не было! Кроме того, нас, «ученых монахов», готовили не к этому, а к неженатому служению Церкви – в школах, в миссионерствах, в епископстве. Правда, говорили при пострижении, что нам должно и молиться, и алкать, и жаждать. Но мы это принимали больше как слова к обряду, а не как указание на обязательное и главное занятие и цель нашей жизни.
Даже и святые монахи говорили нам: «Вы нужны там, в миру!»
б) А святые отцы говорят: «Очень немногими духовное существенно усвояется прежде будущего вкушения того, неизменного. Наибольшая же часть из нас только подобия некие имеем добродетелей» (Святой Григорий Синаит, V, 216).
в) Притом, разные виды добродетелей бывают у монахов: мы знаем трех Филаретов – Московского, Киевского, Черниговского, Антония Воронежского, двух Иннокентиев – Херсонского и Московского, затворников – Тихона Задонского, Феофана Вышенского, Феофана Быстрова и др. И все они различны, но богоугодны.
«От всех добродетелей, подобно пчеле, подобает собирать полезнейшее и, таким образом, помалу причащаясь, уготовлять великий склад делания добродетелей, из которых образуется мед премудрости на обрадование».
В частности, о писаниях святой Максим Исповедник так говорит: «Есть три разные цели, с какими даровитые мужи пишут сочинения безукоризненные и непринудительные: первая – себе на память; вторая – другим на пользу; третья – по послушанию… Кто же пишет из человекоугодия… тот теряет мзду свою, и никакой от того пользы не получит ни здесь, ни в будущем веке, но и осудится, как человекоугодник и лукавый браконьер слова Божия (III, 234).
г) А в личных грехах – каяться, надеясь на милосердие Спасителя нашего, Господа Иисуса Христа.
д) Наконец, будем последний суд предавать Судии Господу. Апостол Павел и тот говорит: от домостроителей же требуется, чтобы каждый оказался верным, истинным. Я и сам не сужу о себе. Судия же мне Господь! (1 Кор. 4: 2-4).
А судить Судия будет, как мы видели, по главной цели, по господствующему настроению и делам нашей души. Поэтому и я дерзаю надеяться на милость Божию!
Ободряет меня и полученное мною письмо от Святейшего Патриарха Алексия (1957, 10 января) в ответ на мое:
«С утешением нахожу себя в общении с Вами в радости Господней… С большим интересом и, могу сказать, с умилением читаю Ваши творения. Спаси Вас Господи за добрые чувства, ими внушаемые и вызываемые».
От простых же читателей, из разных классов Церкви – и образованных, и простецов, — имею, слава Богу, много добрых откликов.
Митрополит Вениамин (Федченков)
Из книги «Письма о монашестве. Божьи люди». – М.: Правило веры, 2016
Сайт «Ветрово»
Скорей бы уже прославили приснопамятного владыку Вениамина как святителя Русской Церкви. Ибо он этого достоин. И уже давно вроде как собирались. Никаких сомнений в том, что от Духа его труды. Даже сами эти его сомнения о себе — и те истинно и глубоко христианские. И лицо какое необыкновенное, прямо лик.