Иван Рогощенков. Память Крестная

О поэзии иеромонаха Романа (Матюшина-Правдина)

Мы же молимся в духе любви, зная, что никто не спасется иначе, как молитвою всей Церкви, в которой живет Христос, зная и уповая, что, покуда не пришло совершение времен, все члены Церкви, живые и усопшие, непрестанно совершенствуются взаимною молитвою.
А. С. Хомяков. Церковь одна

История человечества началась после грехопадения. Изгнанники из Рая обречены в поте лица своего добывать хлеб свой, обрабатывая землю, постоянно наблюдая природу, учась и совершенствуя орудия труда. Библия свидетельствует, что первыми создателями материальной культуры стал и первый же пассионарий Каин и его потомки (Быт. 4: 17-22). У Отцов Церкви много сильных описаний духовно-душевного состояния человека после его падения, например, у Макария Великого («Духовные беседы»). Мыслила о том же и русская литература. Максимилиан Волошин изложил начало материальной культуры и культуры человеческих взаимоотношений так:

Соответствует началу истории человечества состояние душ: Прилежит помышление человеку прилежно на злая от юности его (Быт. 8: 21). Своими силами род людской уже не мог выйти из заблуждений к Истине. Спасения оставалось ждать только свыше. И оно пришло: Тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего единороднаго дал есть, да всяк веруяй в Онь не погибнет, но имать живот вечный (Ин. 3: 16). Иисус Христос обожил человечность и утвердил ее в Церкви Своею крестною смертью, но оставил выбор — принять или нет обожженное — свободной воле каждого. И вот уже более двух тысячелетий души и сердца являются ареной борьбы Божеского и дьявольского:

Только теперь человечество хранило в памяти не одну культуру языческую, — оно жило памятью крестной, заветами Иисуса Христа:

Ежели посмотреть на нашу современную общественную мирскую жизнь, то ужаснешься господствующему настроению в массе русского населения: от утраты всякой исторической памяти, неуверенности, переходящей в безразличие, до легковерности к любой громкой и настойчивой пропаганде. Среди пропагандистов все более и более набирает силу каиново начало, ведущее, ежели уже не приведшее, нас к состоянию когда:

Страшно подумать, чем это может кончиться для России. Впрочем, такова всем видимая наружность. В глубинах народных пока еще не иссякла крестная память, не иссякли родники живой воды, утоляющие жажду духовную страждущих душ. Отрадное свидетельство — и какое убедительное! — духовные стихи иеромонаха Романа (Матюшина-Правдина), факты их изданий и потребности в изданиях. О самом существенном в поэзии иеромонаха Романа говорить трудно: лучшие стихи его так просты и глубоки, что не поддаются логическому объяснению и толкованию, на них можно указать читателю и оставить его наедине с отражением молитвенного состояния души поэта.

Ну как, скажите, изъяснить то, что здесь выражено? Только принять. Насколько возможно. И сопережить тайну восхождения верующей и любящей души к Богу.

Удастся, пожалуй, порассуждать о том, что около главного, — о близости стихов к святоотеческим аскетическим писаниям, учащим умному деланию: искусству искусств монаха. Только должно иметь в виду: иеромонах Роман не занимается внешним — методом умного делания, а живет в нем и им.

Есть еще возможность зацепиться за следующее: «Воспарила душа, ощущая в себе Несказанное, и истаяла в Нем…» — и задаться вопросом: что же такое личность в христианстве — русском Православии? Ежели душа истаивает при встрече с Богом, значит, в Нем нет места для человеческой личности? Но почему тогда четыре Евангелиста, записавшие им внушенное Святым Духом, то есть обретшие наивозможную на земле близость к Богу, сохранили свои особенности, трудно определимые рассудком, но явные сердцу и уму верующим?

Вчитаемся в жития святых мучеников. Казалось бы, физические страдания, на которые обрекли их палачи, всех уравнивают, стирают всякие особенности. На деле иначе: каждый мученик за веру Христову переживает страдания по-своему — в меру духовных сил и их своеобразия.

Св. прав. Иоанн Кронштадский пишет в дневнике о Божеском и человеческом в душе: «Господи! Се сосуд Твой есмь: наполни мя дарованиями Духа Твоего Святаго, без Тебя я пуст всякого блага, или паче — и полон всякого греха. Господи! Се корабль Твой есмь: исполни мя грузом добрых дел. Господи! Се ковчег Твой: исполни его не прелестью сребролюбия и сластей, а любовию к Тебе и к одушевленному образу Твоему — человеку». Во всем этом — тайна сотворения человека по ипостасному закону: Бог-Троица, личный Бог, создает по Своему образу и подобию только личности (протоиерей Сергий Булгаков). Чем ближе к Богу человек, тем ярче его духовная личность (хотя логически и неопределимая!). Отвергает Бога безличная индивидуальность, рассудку понятная.

Когда читаем в Евангелии от Луки (3: 4-6 ): уготовайте путь Господень, правы творите стези Его. Всяка дебрь исполнится, и всяка гора и холм смирится: и будут стропотная в правая, и острии в пути гладки, то понимаем, что здесь речь идет об уравнивании или снятии индивидуальных различий — земных, плотских, каиновых. Затем следует: и узрит всяка плоть спасение Божие, то есть спасется плоть духовная — личность.

О безличной внеипостасной индивидуальности, которая сгорит в огне суда Божия, пишет свт. Игнатий Брянчанинов ( 28 июня 1844 года ): «Снидем в ничто, да возвеличится в нас Христос. Умертвим себя: мертвец без жизни и действия. Умертвим себя, чтобы в нас жил и действовал Христос». Стало быть, в единомыслии со святыми иеромонах Роман обращается к себе и к нам:

Истаивать в Боге и быть самим собой — для верующего разума здесь нет непреодолимого противоречия, рационализм же запинается. Как нет противоречия для верующего между Божиим произволением и свободой человека: «вера смыслящая… есть дар благодати и в то же время акт свободы… »(А. С. Хомяков).

Поэты нередко обращаются к священным текстам (молитва, псалом, евангельская притча), переводят их с церковно-славянского, подражают им, пересказывают. Тем более естественно это для иеромонаха Романа, однако он поступает по-своему. Есть в Церковной службе великопостная молитва, восходящая к Евангелию (Мф. 22: 1-14 ): «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам да вниду в онь. Просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя ». Иеромонах Роман не подражает, не пересказывает — он живет покаянной молитвой и молитвенную жизнь души выражает в стихах:

«Не казни Милосердием, Боже! » — так следует понимать «страх Божий ». Для любящей Бога души, по слабости своей согрешившей перед Ним и раскаявшейся, полученное прощение — радость. Только всегда ли у нас покаяние — полное? Нет. Но и в таком случае Бог милосерд к нам, милосердие же Его вызывает в нас совестную казнь ( «Ты в силах воздвигать Прощеньем и Милосердием казнить » ).
Это понимание « страха Божия » позволяет утверждать, не противореча себе: основой молитвы всегда бывает любовь к Богу, всегда — «страх Божий».

В этих стихах иеромонаха Романа 1982 года есть все, как в зерне, что должно прорасти в будущем и дать стебель, листья, цветы и плоды. Покаяние пред Богом в грехах молодости, готовность ради Него претерпеть невзгоды и муки, сознание своей слабости и надежда на укрепляющее снисхождение, прощение; на молитвенное в любви восхождение к Богу и предчувствие тайны Богообщения ( «Тает сердце… в пламени Божественной любви»). И при всем ожидании тяжелого крестного пути — озаряющая душу радость, в скорбных стихах — свет неизъяснимый:

Упование на Пресвятую Заступницу — Богородицу, в Успении Своем не оставившую землю:

За радостью Богообщения начального приходит учительное испытание Богооставленностью, утратой благодати.

Наказание за отпадение — конец Богооставленности, сиротства, душевной и духовной пустоты, только казавшихся свободой — волей. Теперь отверзаются двери покаяния и молитвы, ясен путь подвига очищения.

Легко потерять приобретенную, вернее — подаренную, радость («Пора молитвы. А душа молчит, пуста, как разорённая обитель…»). Как тяжело вернуть утраченное. Какое понадобится мужество самоотречения!

Рядом с подвигом личного очищения у иеромонаха Романа совершается жертвенная борьба за Святую Русь:

Заповедь Христова — любить ближних, любить и врагов. Это — благо наивысшее, неотделимое от подвига самопожертвования. Оно дает право поэту на обращение к людям, на проповедь, на восстановление угасающей Крестной памяти, на внимание читателей. Ибо поэзия — не наслаждение самовыражением, как считают ныне модные стихотворцы.

Духовное возрастание, судя по изложенному, имеет свои этапы: начальная радость Богообщения, испытание Богооставленностью, подвиг очищения и жертвенной борьбы с миром, моление за спасение мира. Деление достаточно определено, хотя и не математически точно: каждый этап содержит стихи двух других — в качестве подчиненных, а не определяющих. Потому стихи иеромонаха Романа, показательные для каждого этапа духовного возрастания, взяты из разных десятилетий — ранние и поздние.

Такие же этапы обнаруживаются в словесном творчестве (стало быть, и в духовной жизни) других церковных писателей: у св. прав. Иоанна Кронштадского, преп. Силуана, старца Афонского. Есть у них троих еще одна общность, так сказать жанровая: дневник св. прав. Иоанна «Моя жизнь во Христе», записи преп. Силуана, весьма близкие к дневнику, поэтический дневник иеромонаха Романа (каждое стихотворение помечено временем и местом создания, печатается во временной последовательности). Наконец, пишут они об одном: умное делание православно-церковного человека по внутренней форме и духовному содержанию едино со всей Церковью. Тем более замечателен факт, что в выражении Единого, в воплощении Единого в слове, помимо различий, определяемых индивидуальной судьбой каждого, высвечиваются личные особенности, едва ли определимые разумом, но духовной интуицией чувствуемые, созерцаемые. Еще одно свидетельство, что личный Бог-Троица творил человека по ипостасному закону…

Стихи иеромонаха Романа — духовные, то есть род молитвы или приступ к ней. Его молитва о России приведена выше. Вслушаемся, вчувствуемся, вдумаемся теперь в причастность поэта к природе, к Божьему миру.

Любовь ко всей твари Божьей, печалование о мире, о его судьбах. Что же это? Нет ли здесь любви к твари паче Творца? Судьбы мира в руце Божьей, суд Его прав и благ, так зачем же печалование? Зачем вмешиваться в Предустановленное и не бесполезны ли мольбы?

Бог даровал человеку свободную волю (тем самым — личность), послал Сына Своего искупить его грех, заповедал смертному душу полагать за ближнего, любить врагов, ибо Бог есть Любовь. Сотворенный по образу и подобию Божьему, человек вступает на Крестный путь Христов, стяжевает Дух Святый и Любовь Божию. Потому дерзновенно молит Творца о себе, о ближних и дальних, о всем мире и всей твари. Отсюда духовная сущность, духовное воздействие на души стихов иеромонаха Романа. Очень близок он св. прав. Иоанну Кронштадскому: «Отчего наша искренняя молитва друг за друга имеет великую силу на других? Оттого, что я, прилепляясь во время молитвы к Богу, делаюсь един дух с Ним, а тех, за которых я молюсь, соединяю с собою верою и любовью, потому что Дух Божий, действующий во мне, действует в то же время в них, яко вся исполняй».

Вспомним суждение на сей счет А.С. Хомякова: «Мы молимся потому, что не можем не молиться, и эта молитва всех о каждом и каждого о всех, постоянно испрашиваемая и постоянно даруемая, умоляющая и торжествующая в то же время, всегда во имя Христа, нашего Спасителя, обращаемая к Его Отцу и Богу, есть как бы кровь, обращающаяся в теле Церкви: она Ее жизнь и выражение Ее жизни, она глагол Её любви, вечное дыхание Духа Божия».

У иеромонаха Романа в поэтическом творчестве больше внимания уделено природе, творению Божьему, чем у церковных писателей. Но не только по закону жанра: в наше время все яснее и множественнее отпадания, отступления человечества от Бога, и только природа по-прежнему неустанно свидетельствует о Творце.

Отступление народов от Христа, утрата крестной памяти, восстановление новоязычества, гибель исторической России в двадцатом веке, теперешнее ее свободное рыночно-демократическое разложение — все это обращает иеромонаха Романа от уединенной молитвы за грехи мира к участию в коловращении мирском, к жертве духовным покоем своей души ради борьбы со злом.

Воля доволюется до неволи, — гласит народная мудрость в пословице. Забыли ее — и попали в беспросветность неволи. Надо бы, поднатужившись, сбросить ярмо новоязычества, да где зрячую силу взять?

Православный люд, народ-богоносец России преобразился в древнего ушкуйника, языческого богатыря, пожалуй — в нераскаянного разбойника. Как тут не вспомнить Пушкина:

К нам, заблудившимся, обращается иеромонах Роман, надеясь возродить крестную память, отогнать наваждение бесовщины.

Гибель России, оплота Православия, — не только национальная трагедия, это страшнейший удар но всему Христианству, ибо Православие — его историческая основа, его существенность. «Напоенный ложью народ» должен и еще может вспомнить отцов, не поддавшихся искушению языческим ушкуйничеством, до смерти стоявших за Православие, — уповает иеромонах Роман,- может возродить их Веру и Мужество в наш «искупительный час ». Иначе — гибель. Осталась последняя возможность спасения: надежда на помощь Божью.

Да, былая Русь Православная — в Царстве Божьем. Мы еще на земле и живем чужою, а не своею жизнью: «свое родное осудив», «рядимся в лилипутские обноски» во всем — в культуре, в быту, в общественной жизни… Избрали чуждый нам путь, оставив предназначенный Провидением. Обрекли на гибель тех, кто остался верен историческим судьбам России. Наша Родина в начале двадцатого века — распята, в его конце — поругана. Ее такою, как истинный сын, иеромонах-поэт не судит, не требует от нее ответа. Продолжает прозвучавшее в стихах Максимилиана Волошина о русской революции: любовь к Матери-Родине в самые трагические и несчастные для нее времена.

Александр Блок в поэме «Двенадцать» поведал о странном своем видении: Иисуса Христа впереди революционной вольницы «с кровавым флагом» да еще «в белом венчике из роз». Иеромонах Роман прозрел другое: в красных знаменах новых ушкуйников — «лоскуты хламиды Иисусовой червлёной». Большевистское новоязычество, разорвав на лоскуты окровавленную мученическую багряницу Христа, не только исказило, но совершенно извратило смысл Христианства — воплощение и мученичество Богочеловека. В Евангелии — муки и смерть Одного ради истинного спасения всего человечества, у них — гибель и страдания большинства ныне живущих для иллюзорно-мечтательного будущего всеобщего счастья. История свидетельствует: слишком часто человеческие благие начинания кончаются дорогой в ад, начавшись с «осанны », кончаются «распни».

«Быть нашей Родине или не быть» — судьба России видится иеромонаху Роману в двух планах. По нынешнему язычески-земному пути она спешит к погосту: «Без обретения Христа России — гибель». Есть надежда, что в судьбах Божественного предопределения она «уже спаслась, имея столько праведных у Бога». Потому отступившему от Бога миру «Спасение приидет от Росiи! — сказал великий Старец Серафим». Все дело в том, выстоит ли Россия на земле? Когда пала Византия, знамя Православия понесла крепнущая славянская Русь. Теперь у России нет равновеликого наследника и продолжателя: состарившееся человечество неспособно выдвинуть на историческую арену новые народы (К.Н. Леонтьев). Бог Россию «поставил Последним Уделом» («Слушай, Русь!»).

Для нас и для всего мира остается один исход: не перерождение, а возрождение России исторической — Святой Руси. Иеромонах Роман неустанно твердит нам о возрождении (пока не поздно!), об испытанном Святыми пути глубокого смирения и покаяния:

Откажемся от ложного мудрования, ограниченного человеческого умствования. «Зачем мне ум, когда есть Божья Мудрость?» — вопрошает поэт-иеромонах. Рядом ложатся строки из писем свт. Игнатия Брянчанинова: «Благодарение сильно верою, которая одна, решительно одна, способна воспринять и обнять неограниченную силу Божию: у веры нет границ, как нет их у Бога и у всего, что относится к Богу. Разум, как ни разумен, ограничен: не годится для дел Божиих. Все Божие, всякое знамение он встречает отталкиванием. «Как?», «неужели?», «почему?». Прочь, непотребный, отверженный Богом!.. Приидите, святая вера и буйство проповеди Христовой, спасите нас!» — «Нашедшие Божию Премудрость нуждаются ли в премудрости человеческой? Не уничижайте Премудрость Божию за то, что наружность ее так проста и смиренна».
К. Н. Леонтьев (в тайном постриге о. Климент) говорил в последний год земной своей жизни: Православие сложно для ума (то есть, дает обильну пищу уму), просто и глубоко для сердца.

Такие переклички между очень разными по опытам жизни, но духовно близкими людьми, обыкновенны. Духовное сродство — суть святоотеческой литературы, православной философии, создававшихся в разные века и у разных народов.

Покаянные стихи нашего современника поэта-иеромонаха созвучны суждениям свт. Игнатия Брянчанинова (первая воловина девятнадцатого века): « Небесная Истина, сошедши на землю к падшим немощным человекам, ихже сердце от юности прилежит на зло, начала учение свое с этих слов: покайся! Доколе же каяться немощному, непрестанно падающему, если не телом, то мыслию и сердцем? — Доколе он подвержен необходимо изменяемости, этому следствию падения праотеческого, даже до последнего издыхания; ибо не видно, чтоб Истина, завещевая покаяние, положила ему на земле другой предел, или окончание, кроме естественного конца его с кончиною земной жизни человека » (9 октября 1842 года).

В чем нам, современным, каяться, помимо унаследованной вины прародительской? 0, во многом: в измене вере отцов и дедов, в разрушении исторической России, в том или ином пособничестве теперешнему ее разложению, в грехе либо окамененного нечувствия, либо отчаяния, что приведет нас к еще горшим бедам и утратам. Без покаяния нет исхода, лишь бы оно не оказалось запоздалым:

Так оставим лень умственную и нравственную, перестанем ублажать жалкое свое самолюбие. Время наступило грозное:

Есть в этом призыве, в энергии стиха, что возбуждает волю, волнует сердце, будоражит ум. Тем более, ежели стихи так же грозны, так же обнадеживающи, как сказанное в глубоком нашем историческом прошлом в «Повести временных лет» под 1093 годом: «Да никто же дерзнет рещи, яко ненавидимы Богом есмы! Да не будет. Кого бо тако Бог любит, яко ны возлюбил есть? Кого тако почел есть яко же ны прославил есть и вознес? Никого же! Им же паче ярость Свою воздвиже на ны, яко паче всех почтени бывше, горее все сдеяхом грехы. Якоже паче всех просвещени бывше, Владычню волю ведуще и презревше, в лепоту паче инех казними есмы». Присоединим запись из дневника св. прав. Иоанна Кронштадского: «Боже мой! Моему взору представляется бесконечность благ, обещанных христианам, и в то же время — бесконечная невнимательность к обещанным благам, маловерие и, наконец, неверие и холодность христиан попирающих Кровь Завета, нерадящих о таинстве спасения. Но да дарует мне Господь уста и премудрость, да возглаголю я огненными языками, да возжгу огнь упования, Господу споспешествующу, в сердцах хладных…».

Великое Православное прошлое России — давнее и недавнее — через иеромонаха Романа требует от нас: «да никто же дерзнет» отчаяться или свернуть с завещанного пути, хотя и «Прискорбна заповедная дорога: // Нет Пасхи без тернового венца».

Общественно-публицистическое, земное и временное, служение музы поэта-иеромонаха находится в предстоянии перед Вечным и Небесным Словом, чтобы слово поэтическое исполнилось Духом Отца Небесного.

Отринув «плотское мудрованье», «умом и сердцем», всеми силами души с искренностью младенца предстоя Христу, иеромонах Роман теперь уже не борется, а молится за всех.

«Тайна Богообщения», как бы беседа лицом к лицу с Богом или Богоматерью, доступна Святым, например, ближайшим к нашему времени: Серафиму Саровскому, Иоанну Кронштадтскому, старцу Силуану… Для поэтов такое вряд ли достижимо. Вот разве Лермонтов («За все, за все Тебя благодарю…», «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…»).
Потому, наверное, его и преследовал демон. В «Сказке для детей» поэт скажет:

Нечто подобное засвидетельствовал апостол Павел: « Дадеся ми пакостник плоти, аггел сатанин, да ми пакости деет, да не превозношуся (2 Кор. 12: 7).

Поэту-иеромонаху через «тайну Богообщения» раскрывался смысл жизни человеческой на земле: «земная юдоль» — «купель очищения».. А еще, что отделить поэзию от «умного делания» можно только условно: стихотворение и молитва рождаются в одной душе, из одного источника.

Ежели не признать жизнь «купелью очищения», то она станет злой насмешкой над человеком мрачного и коварного духа, толкающего на бунт и гибель… Будь смиренномудр, и увидишь явственно радостный, благодатный исход из «земной юдоли» через страдание — несение Креста Христова.

Заглядывание в будущее, предощущение будущего началось у иеромонаха Романа, кажется, с первых покаянных стихов… И о смерти в них говорится больше, чем у Лермонтова.

И все ж таки: не лежит ли пропасть между церковной молитвой к Богу и стихотворением, обращенным к людям вне церковных стен? Можно ли в наше время вернуть поэзии — Православие, а Православию — поэзию?

Выпишем еще одно высказывание свт. Игнатия Брянчанинова, где выражено настороженно критическое отношение к книге Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» и к художественному творчеству вообще: есть «у человека врожденное вдохновение, более или менее развитое, происходящее от движения чувств сердечных. Истина отвергает это вдохновение как смешанное, умерщвляет его, чтобы Дух, пришедши, воскресил его в обновленном состоянии. Если же человек прежде очищения Истиною будет руководствоваться своим вдохновением, то он будет издавать для себя и для других не чистый свет, но смешанный, обманчивый, потому что в сердце его живет не простое добро, но добро смешанное со злом более или менее». Гоголь — «писатель, а в писателе непременно от избытка сердца уста глаголют, или сочинение есть непременная исповедь сочинителя, по большей части им не понимаемая, а понимаемая; только таким христианином, который возведен Евангелием в отвлеченную страну помыслов и чувств, в ней различил свет от тьмы…».

Выписка — свидетельство в пользу иеромонаха Романа. Он свое естественное, врожденное вдохновение очистил несением Креста Христова, чтобы принять Дух. Приведенные в этой статье и не приведенные, его стихи как духовные (молитвенные, покаянные), так и общественного содержания, — все создались в предстоянии Христу. Наш автор не только поэт, он — монах, то есть тот христианин, который с Евангелием входит в нашу жизнь, в мир наших помыслов и чувств и различает свет от тьмы, добро от зла. Для иеромонаха Романа «Поэзия — подобие моленья, // Удел ее — к Святому возводить», он в художественном творчестве идет отличным путем не только от модных мирских стихотворцев. В его творчестве сопряжение с миром страстей человеческих иное, чем даже у великих русских поэтов. Например, у Тютчева душа — «жилица двух миров», ее «день — болезненный и страстный», «сон — пророчески-неясный, как откровение духов…»

Поэт-иеромонах совершил более строгий выбор: принял здесь, на земле служение, определяемое в Православной аскетике как «раб Божий».

В этих строках — мудрость смиренных, праведное сознание своего участия в служении словом — Слову-Христу. Объяснение близости или совпадений заветных чувств и мыслей иеромонаха Романа, как мы видели выше, с православными мыслителями, с духовными писателями, причисленными Церковью к Лику Святых. Так почему иеромонаха-поэта, вернувшему поэзии — Православие, а Православию — поэзию, даже воцерковленные люди встречают порой настороженно, ежели не сказать больше?

Чтобы понять, в чем тут дело, обратимся к богословским работам А. С. Хомякова. По его мнению, разделение Церкви на церковь учащую и церковь учеников, свойственное романизму и протестанству, проникает и в Православие. Таков разделение чуждо Православию в прошлом и настоящем, пишет А. С. Хомяков, ссылаясь на Окружное Послание восточных Патриархов от 6 мая 1848 года: «Учит вся Церковь, иначе: Церковь в ее целости; учащей Церкви в ином смысле Церковь не признает», хотя, разумеется, служение и учение словом возложены преимущественно на иерархию и клир. «Всякое слово, внушенное чувством истинно христианской любви, живой веры или надежды, есть поучение; всякое дело, запечатленное Духом Божиим, есть урок; всякая христианская жизнь есть образец и пример. Мученик, умирающий за истину, судья, судящий в правду (не ради людей, а ради самого Бога), пахарь в скромном труде, постоянно возносящийся мыслью к своему Создателю, живут и умирают для поучения братьев; а встретится в том нужда — Дух Божий вложит в их уста слова мудрости, каких не найдет ученый и богослов. “Епископ в одно и то же время есть и учитель и ученик своей паствы”,- сказал современный апостол Алеутских островов, епископ Иннокентий… Поучает не одно слово, но целая жизнь». (Епископ Иннокентий — впоследствии митрополит Московский.)

Отметим, во-первых: Хомяков — поэт, философ, богослов — находит, что самые строгие требования Церкви можно выполнить в художественном творчестве: «всякое слово», в том числе поэтическое, «внушенное чувством истинно христианской любви, живой веры или надежды, есть поучение», а не праздное словоизлияние или наслаждение самовыражением. Ведь Сам наш Спаситель говорил с народом притчами (древний жанр художественной речи, известный издревле по Ветхому Завету).Сказанное вполне приложимо к творчеству иеромонаха Романа и объясняет суть его.

Во-вторых, западное разделение Церкви на учащую и учимую проникло к нам еще до Петра I и подготовило его реформы, ибо нарушило единовластие соборности в русском сознании и русской жизни, той соборности, которую возрастила Православная Церковь. Усвоивший западный принцип разделения, иерарх или даже клирик может почувствовать себя всезнающим, во всем и всегда правым…

…Вернемся к тому, с чего начали разговор о творениях иеромонаха Романа. Стихи его просты и глубоки для сердца, осознать разумом сокровенное в них куда труднее, главное же в том, что оно доступно в полноте воцерковленному, живущему в Церкви человеку.

Вспомним стихотворение « Возжадала душа…», написанное десятью годами раньше. Там иеромонах-поэт и не пытается изъяснить неизъяснимое. Теперь, насколько возможно, приоткрывает тайну творчества. В «неизреченных глаголах», в несказанной речи — «Небесные посланья». Принять и понять — прозреть — их должно всеми силами и способностями души (разумом, волей, чувствами) в полном единстве этих сил — Православной интуицией.

Поясним сказанное сродным иеромонаху Роману примером. В простом и ясном виде, не замутненную отвлеченными умствованиями, отнюдь не бессознательную, вполне осознаваемую Православную интуицию стяжал преп. Силуан, старец Афонский. «И на небе и на земле Господь познается только Духом Святым, а не от науки, » — пишет он, вернувшись от духовного созерцания к действительности, утверждает осознанность своих прозрений. Содержание этих прозрений существенно глубоко: «Кто не любит врагов, тот не может познать Господа, Который умер на Кресте за врагов…» Или: «Знает душа моя милость Господа к грешному человеку, и истину пишу пред лицом Божиим, что все мы, грешные, спасемся, и ни одна душа не погибнет, если покается, ибо Господь так благ по естеству, что невозможно описать этого никаким словом». «Знает душа» от Духа Святого несказанное, невыраженное, неявленное на земле,- и щедро делится с ближними и дальними, было бы только востребовано ими духовное знание.

Ежели суждено нынешней России возродиться в Россию Православную, то посодействуют возрождению и духовные стихи иеромонаха Романа, исполненные Верой, Надеждой, Любовью, восстанавливающие в человеке память Крестную.

Иван Рогощенков,
заслуженный работник культуры Карелии, член Союза писателей России, заведующий отделом литературной критики в журнале «Север»
2002
Петрозаводск