С другом детства и юности иеромонаха Романа, правнуком пострадавшего за веру священника, я повстречалась впервые в брянском селе шесть лет назад. Тогда ещё была жива его мама — она горько плакала, провожая отца Романа, и причитала: «Ты сын мой, ты сын мой!». Теперь её нет, и друг детства живёт один — дорога к его дому так заросла, что с первого раза, в потёмках, мы не нашли его, и пришлось вернуться на следующий вечер.
Когда мы взошли на крыльцо, снова сгущались сумерки. Заслышав голос отца Романа, хозяин выключил телевизор и сел на диване. Отец Роман сел напротив и стал расспрашивать об общих знакомых — о живых и о тех, чьи фотографии и имена мы видели накануне на сельском кладбище.
Слушая разговоры отца Романа с односельчанами, понимала, что раньше здесь жило очень много народа. Семьи были большими — с кем-то отец Роман учился в школе и хорошо знал всех его братьев и сестёр, кто-то учил его, позже кого-то учил он сам. У многих были прозвища — и собеседники отца Романа гораздо быстрее понимали, о ком идёт речь, именно по прозвищам, а не по именам и фамилиям. И ещё обратила внимание, что разговоры в селе чаще шли не о том, что кто-то женился или родился, а о том, как кто-то умер. Судя по этим разговорам, умерло гораздо больше, чем осталось в живых. Многие из умерших пили, хотя и умирали от чего-то другого — вот, например, пошёл человек собирать для уток ракушки по колено в Десне, и нашли его утонувшим — видимо, сердце остановилось. Иногда на вопрос о том, от чего умер тот или иной не старый ещё человек, только пожимали плечами — не знаем. И отец Роман тоже как-то спокойно смотрел на могилы своих знакомых — казалось, он не делает особых различий между усопшими и живыми, понимая: в конце концов и мы присоединимся к ним.
За окном всё больше гас свет, и лицо хозяина становилось темнее. Впрочем, тёмным оно было и без того: чернота под впавшими глазами, синева подбородка, губы углами вниз. Шесть лет назад мне казалось, что его глаза полны тоски и в них много невыплаканных слёз, но сейчас всё то, что читалось в них прежде, словно ещё глубже ушло на дно. Отец Роман считает, что единственное, чем монах может оправдать своё «выныривание в мiр», — это то, что люди после общения с ним станут ближе к Богу и к Церкви. Но друг его детства и юности за время, прошедшее с последней встречи, похоже, не сдвинулся с места.
— Я не говорю, что Бога нет, — голос его звучит неожиданно мягко и даже приятно. — Но и что Он есть, я сказать не могу. Покажите мне Его! Мне нужен какой-то толчок.
— Многие верующие показывают Его всей своей жизнью, — отвечает отец Роман. — Неужели я, молодой человек, ушёл бы в монастырь, если бы не знал, не чувствовал сердцем, что Он есть?
Хозяин встаёт с дивана, делает несколько шагов к столу, и мы видим, что он не идёт, а ковыляет — несколько лет назад упал, сломал шейку бедра, и нога срослась неправильно.
— И потом, зачем?.. Вот по телевизору говорят: «Я верующая, я верующая!» — а потом скачут голые по сцене… А вот дьявола я видел, знаю, что он есть. Как-то раз ночью нужно мне было выйти на двор, часов в одиннадцать или в двенадцать. Был я не пьяный. И вот подлетает ко мне такой прямоугольник цветной, как телевизор, и в нём был дьявол, кстати, на него похожий, — он кивнул на портрет Цоя на стене. — И сказал мне: «Как ты жил, так и будешь жить. Ха. Ха. Ха». Я не испугался его — чего мне бояться? — но даже перекреститься не мог.
Мы не секунды не сомневаемся в том, что хозяин говорит правду — странно лишь то, что никакие «толчки», ни физические, ни духовные, не вразумляют его. Вспоминаются слова, которые часто произносит отец Роман: «Куда ещё нас бить?» Конечно же, друг его детства и юности, если захочет, догадается, как поступить: и в этом селе, и в соседнем есть Храмы, с одним из священников он знаком. Ничто не мешает ему обрести смысл жизни, кроме себя самого. Трудно переломить себя и в юном возрасте, а как зачеркнуть всё то, чем жил прежде, на склоне лет? Отец Роман предлагает другу поехать с ним в скит, правда, предупреждает, что там ему будет трудно без курева. Но тот отказывается. Раз в десять дней к нему приезжает дочка, звонят племянницы — правда, особо не о чем говорить, — заходит сосед, всего хватает. Вот и отец Роман привёз продукты.
Мы выходим из дома и спускаемся вниз с пригорка. Нет, калеке здесь и на дорогу не выбраться, не то что до Храма дойти — нужны костыли, а лучше бы добрый попутчик. Но как быть, если он не видит своей хромоты и вместо помощи ждёт очередного толчка?
Ольга Надпорожская
Сайт «Ветрово»
17 сентября 2021
Спаси Господи Ольга Сергеевна, очень интересно.
Хорошая фотография, в тему.
Александр, наверное, Вы узнали руку автора.
О. сколько таких людей, есть очень добрые, отзывчивые, но …» не готов». Подвозит батюшку таксист, деньги не берет, Батюшка приглашает в храм — …»не, мне еще рано, » смеется, а самому за 80 лет! Ждут чего то. А я их понимаю, не встретили все же они горящих людей, вот и не зажигаются. о. Роман для этого человека — свой, он видимо не в счет.
В Бога-Творца поверить не так уж трудно. Достаточно понять, что наш мир не мог возникнуть сам по себе, из ничего. Гораздо труднее поверить в учение православной Церкви и принять его как единственно верное.
Что бы верить, надо измениться, а что бы измениться, нужны решимость и усилие. А на склоне лет так не хватает этого! Вот и ждет человек толчка.
А чего ради меняться, Алексей, если не веришь в Царствие Небесное? Особенно, если большинство людей вокруг меняется с каждым годом не в лучшую сторону?
Очень важная зарисовка жизненной ситуации. Благодарю. И это принимаю во внимание: «Отец Роман считает, что единственное, чем монах может оправдать своё «выныривание в мiр», — это то, что люди после общения с ним (хоть отчасти) станут ближе к Богу и к Церкви».
«Нам нужен какой-то толчок». Посмотрим на последнюю избирательную кампанию. Почти поровну распределились голоса избирателей между «Единой Россией» и КПРФ (я говорю о маленьком участке). Вот это и был толчок. И никто не вспомнил о Нем.
Извините, Ольга Сергеевна, немного перефразирую: «Но как быть, если мы не видим своей хромоты?»