Иеромонах Роман. Там моя Сербия

2 июля. Пяток. Будни порадовали ослепительным утренним солнцем. Пробуждаемся. Выхожу из машины — мы в окружении скал, облепленных редким кустарником. Чистимся, приводим себя в порядок, и катим Бог весть куда.

Город Цетинья. Подъезжаем к Свято-Рождественскому мужскому монастырю при митрополии. Иеромонах Лука ведет нас в приемную, охотно отвечает на вопросы.

— Это здесь десница Иоанна Крестителя?

— Есте. Раньше она была в России. Из России белоэмигранты доставили в Белград. Когда пришли к власти коммунисты — ее забрали в государственное хранилище. По прошествии какого-то времени некий коммунист захотел продать эту Святыню. Трижды собирался, и трижды видел сон — светлый муж с бородой и длинными волосами запретил ему продавать свою руку. Коммунист пришел к митрополиту града Цетинья, рассказал про сон, — отдал Святыню.

Вспоминаю, что на Афоне, в одном из монастырей, я уже прикладывался к деснице святого Иоанна Предтечи. Говорю об этом иеромонаху — широко улыбается:

— Да, там есть часть правой руки от кисти и до локтя, а здесь — кисть.

Наконец-то многолетнее мое недоумение разрешилось.

В Храме прикладываемся к этой великой Святыне, к святым мощам Петра Цетинского, который был и святителем, и государем Черногории. Подымаемся в его келью — крохотная комнатка с толстенными каменными стенами и единственным небольшим окошком. Вот и все Царевы палаты. В этой келье находится часть мощей свяого великомученика Феодора Стратилата. Здесь же круглый год хранится Благодатный огонь из Иерусалима.

Новый наш знакомый — иеродиакон Пётр вводит в монастырское хранилище.

Осматриваем редкие по древности бесценные сокровища — облачения патриархов, церковная утварь, ордена. Кресты, иконы, кисточка, которою помазывали императора Николая Второго на царство. С большой любовью иеродиакон повествует о деяниях святителя Петра — государя-митрополита.

— В 1806 году он пишет письмо Александру Первому. «Государь, Черногория мала, трудно ей защитить себя от врагов. Прими нас в Русское Православное царство. Я буду третьим человеком в своей стране — после Тебя и Твоего Представителя в Черногории». — Глаза иеродиакона подозрительно краснеют. — Очень любил Русь. Тяготел к ней. Оставил такое завещание: «Кто отступит от покровительства единоверной матушки России, Всемогущий Бог да даст тому воздаяние: да отпадет живая плоть от его костей во время жизни». И тако было при нем. Тако и сейчас, — радостно добавляет отец Пётр, вспоминая многочисленные случаи из современной жизни.

Осмотр закончен. Приглашает посетить православную радиостанцию, где часто звучат песнопения русского иеромонаха. В студии молодые люди развеивают наше полусонное состояние стаканами холодного сока. Отец Пётр хочет взять интервью. Записывает на бумаге вопросы и заранее переводит, пытаясь донести до меня смысл написанного. Идем в другую комнатку. Все стихает. Иеродиакон привычно и уверенно приступает к вопросам. Через полчаса мы покидает этот уютный рупор Православия. Несколько раз оборачиваемся — видим прощально поднятые руки стоящих на балконе сотрудников.

— Раньше, — говорит отец Пётр, — город Цетинья был опорным пунктом Православия. Сейчас это антихристианское гнездо. Нецерковные черногорцы льнут к проамериканскому образу жизни, считают Святое Православие оккупацией Черногории. Несколько лет назад толпа демонстрантов в двести или более человек забрасывала монастырь камнями.

В спокойном голосе нашего проводника ни намека на возмущение — поражаемся и возмущаемся мы. Так, в беседе, и доходим до своей «коло» — машины. Там уже стоят — скорбный иеромонах, монах Павел (коротковолосый, с подстриженной бородкой). Им нужно добраться до монастырей, которые мы думаем посетить. Благодушный отец Лука благословляет иеродиакона показать нам местные святыни.

Горная дорога. Высота жутчайшая. Выходим из машины. Обозреваемость — до горизонта. У моря красными крышами красуется курортный город Будва. Красота — стой да гляди, и хлеба не нужно! Райские места. Одно печалит — мало места отвели Богу в этом раю. Все для плоти. Редкие Храмы словно прячутся в зелени от всеобволакивающей суеты.

Монастырь Святого Архангела Михаила. В Церкви находятся честные мощи святых мучеников, отравленных католиками в 1451 году. В 1996 году земля, где они покоились, заблагоухала.

— Брали кость из могилы, — объясняет отец Пётр — текло миро.

Митрополит, собор священников перенесли святые останки в монастырский Храм. Прикладываемся к благоухающим святым мощам, поем величание обличителям экуменизма.

Граница с Хорватией. Неподалеку городок Тиват.

Нужно переплыть залив. Загоняем на паром машину, выходим на палубу, обдуваемую ветром — горячим на солнце, чуть освежающим в тени. Любуемся покойной мощью гор, чистейшей бирюзовой водой. Жарко. Очень жарко. Быстро причаливаем. Ныряем в душную машину, и снова «в пут» (дорогу).

Монастырь Савина. Огромные вековые кипарисы, пальмы. Спешим в желанную прохладу Храма, прикладываемся к чудотворной иконе Божией Матери. Болезненный, но жизнерадостный архимандрит Иустин (64 года) стоит на балконе, приветливо, зазывно машет рукой. За стопками шливовицы обсуждаем положение Церкви в Сербии.

— Зашто служат на сербском языке, — недоумевает отец Иустин, — привлекают народ?

В пику российским обновленцам замечу, что Сербская Церковь претворила их хотения, но служба на современном языке не наполнила Храмы и монастыри.

Добро зде быти — но нужно торопиться. Скорбный наш попутчик — иеромонах Мирон (друг убиенного иеромонаха Харитона) глухим голосом рассказывает, как шиптари рушили, сжигали монастырь XII века в честь Святой Троицы. Он тоже имел дело с ними. Ему нужно придти в себя. Четыре дня побудет здесь, а потом, повинуясь воле епископа, вернется в Косово. Может быть на смерть. Обнимаемся на прощанье. Глаза у него заплаканные.

— Помолитесь за убиенного иеромонаха Харитона.

— Нам ли за него молиться! Он исповедник, за Христа пострадал, — пытаюсь ободрить, — будем чашу пить до дна.

Еще раз крепко обнимаемся. Любвеобильный отец Иустин объясняет, как из Москвы добраться до Белграда, а от Белграда до него.

Монастырь Подмоште. Свято-Успенская Церковь. Настоятель — молодой, радушный (у меня уже иссякли положительные синонимы: кто здесь не радушен?), в рабочем подряснике, вводит под церковные своды. Новонаписанные фрески. Средних лет иконописец в независимой позе стоит сзади, ждет оценки. Так я ему и сказал! Фрески слабенькие, заметно, что созидались не монашеской десницей. Но что об этом говорить, когда пол-Храма уже расписано?

Поднимаемся на плоскую кровлю, пьем холодную воду с лимоном, — прощаемся.

Отец Венедикт провожает нас до Храма, долго стоит, пока буйная придорожная растительность не скрывает монашескую фигуру с высоко поднятой рукой.

— Овде (здесь) самая любвеобильная братия, — констатирует отец Пётр.

Монастырь Дулево. Церковь в честь первомученика архидиакона Стефана. Рядом протекает источник святителя Саввы. Настоятель — кроткий иеросхимонах Савва (58 лет). Сорок лет в монашестве. Седые волосы покрывает старенькая греческая скуфья. Немного юродствует. Взгляд радостный. Глаза — скорбно-веселые. Показываю ему псковские места, скит, Старца отца Николая. Отец Савва достает очки, с любовью взирает на моего духовника.

— Свята людина — говорю, как мне кажется, на сербском.

— Вем, вем, — сияет иеросхимонах.

Записывает мой адрес, хочет приехать, посетить Старца.

— Приезжайте с переводчиком.

— Зашто? — смеется, — не трэба.

И в самом деле, нужен ли переводчик тому, кто общается на языке святости?

Монастырь Режевичи. Почтенного возраста архимандрит Макарий рад нашему появлению.

— Велий русофил! — характеризует его иеродиакон.

Старцу 80 лет. Из них шестьдесят провел в монастыре. Живет один, без послушника, но, Слава Богу, помощники не оставляют. Очень тепло принимает, со слезами вспоминает, как светильник Сербии митрополит Николай благословил его на монашество. Неподалеку от дома, на травке, дети помогают женщине чистить большущих карпов: многодетная вдова с восемью своими чадами. Приходит помогать отцу Макарию, и тот в русских традициях учит малышей подходить под благословение.

На прощание Старец дарит нам два благоухающих Крестика, открытки с видом монастыря, приглашает приехать еще, пожить.

Едем в Цетинье. На горной дороге, под нависающей скалой останавливаемся. Обозреваем лежащий далеко внизу город Будву. Зеленый рай.

— Велий Содом и Гоморра! — с ревностью Апостола Петра говорит иеродиакон.

Говорит с болью. Черногорец скорбит за свой народ.

Вечером прибываем в родной монастырь нашего проводника. Наспех кушаем в трапезной, идем в келью святителя Петра слушать Малое Повечерие. Затем крутою, уложенною плитами тропою ведут нас на ночлег. Все дальше и дальше отходим от огней ночного города. Вот и келья.

Яркий язычок лампады не дает уснуть. Отец Антоний громко вскрикивает во сне, выдает длинную протестующую тираду и облегченно умолкает, чтобы через час вспороть ночную тишину очередным гневным монологом. Вспоминаю слова иеродиакона, думаю, как непрочно и здесь относительное спокойствие. Черногорцы не считают себя сербами. Все это состояние мины замедленного действия, которую в недалеком прошлом заложил Тито. Еврей по плоти, иудей по духу. Разделяй и властвуй. Принцип не нов. И поделил он сербов на хорватов, мусульман, черногорцев. Все они не хотят помнить свое сербское происхождение. Мусульманин, как заклятый, обречен оставаться мусульманином, ибо так в паспорте именуется его национальность. Разве ж национальность поменяешь? Даже если бы он и принял Православие, — все равно останется мусульманином. Православным мусульманином. Бред какой-то! Мусульмане и в Черногории дают себя знать. Пока православные систематически уничтожали себя абортами, они плодились и заселяли землю. Ныне их 20 процентов. Много их и в государственном аппарате. Фитиль пока дымится, но рванет в любой момент. Та же ситуация в России. Ежегодно — десять миллионов абортов. И война не потребуется. В Псковской области есть чеченские селения. В Новгородской — целые деревни заселены выходцами из Средней Азии. Москва, Петербург — все русские города изнывают от агарянского нашествия, дерзкие представители которого в большинстве своем не трудятся. Многие прибывают похищать людей, убивать, грабить, насиловать, обворовывать замордованный иудами-правителями обреченный русский народ. Никто и не скрывает, что Ереван — город армян, Баку — азербайджанцев, и т.д. и т.п. Но стоит заикнуться: «Москва — русским» — тут же хорошо отлаженная пятая колонна загнусавит с экранов телевидения, сортирных газет о русском национализме, фашизме. Ну и пусть гнусавят эти пси мнози! Русь уже спаслась! Нам бы только не отступиться, не пошатнуться верностью, ибо верного ничем не одолеть! Вставай, русский народ, вставай!