Каждому, наверное, случалось замереть во время домашней уборки, задержавшись взглядом на какой-нибудь выпавшей фотке или записке, нарисованной в студенческие годы почеркушке. Так и сидишь с фоткой в руке, замерев. И ты уже не здесь. Нет разбросанных вещей, пыльного стола, нет рассыпанных карандашей и ручек, вообще нет ничего вокруг, а есть только ты и твои друзья из далекого счастья. Вот черно-белая фотка, заломаны края, пятно от краски. Танька. Точно помню — Танька. Рядом со мной сидела. Забавно. Теплый огонек пробежал по сердцу, а с обратной стороны фотки шариковой ручкой, еще детским почерком, написано космической глубины послание, усиленное нарисованным сердечком и подписью с цветком на конце. В четырнадцать лет самое время задумываться о судьбах мира и всепоглощающей любви, философствовать о Боге и вообще остро чувствовать белое и чёрное, а уж если что-то измерять, то только бесконечностью, не меньше!
Я много рисовал в те «зрелые» годы исключительно великие картины, предназначенные для потрясения мира. Не знаю, стоит ли жонглировать высокопарными фразами, превращая их во что-то несерьезное, словно в четырнадцать лет не может родиться интересная идея? Наверное, не стоит. Да-а-а-а, идей было полно, и одна из них — картина 50 на 70 , а на ней изображен кувшин. Фон вокруг главного персонажа дребезжал яркостью красок, разбитых на маленькие и большие геометрически фигуры, крендельки и загогулины. Казалось, что вокруг невзрачного сосуда рассыпаны блестящие стеклышки, бусины и блёстки, одним словом — мишура. Кричащие, горячие краски лезли в глаза и затмевали собой простецкий, землистый кувшин, в горлышке которого плескался кусочек неба — единственный прохладный оазис среди пекла цветов. Картина называлась «Кувшин и его узор». Философствовал ли я в четырнадцать лет о том, что кувшин это тело, узор — яркий манящий мусор, голубое пятнышко — Вода Живая, сомневаюсь.
Много лет прошло с тех пор, много изведено холста и красок. Что-то красуется на стенах любителей живописи, что-то пылится в углах, а что-то вообще стерлось из памяти, как тысячи эскизов и набросков. Но этот «Кувшин и его узор» в памяти остался. Он остался не только как память о юношеском творчестве, но и как ржавый, железный колокольчик…
Увлекся барахлом, прикупил модные часы, новую модель кроссовок — здравствуй, кувшин!
Потряс компанию, упиваясь даром красноречия — здравствуй, кувшин!
Улетел в мечтах, наслаждаясь собственной неповторимостью и превосходством, и тут же — здравствуй, кувшин. Я твой узор!
Вчера ходил в храм. Среда. Солнце. Стою, думаю. Мысли и глаза скачут по росписям и иконам, ползут по золочёным завитушкам резьбы. Хор наполняет всё пространство храма, переливаясь многоголосием партий, продергивая звонкую струну сопрано через всё произведение. Я не слышал эту Херувимскую. Интересно, кто композитор? На стене новые колонки повесили. А где у дьякона микрофон? Многовато Delay добавили. Прихожан мало. Как будем петь «Отче наш»?
— Отче наш, иже…
Тётка слева лучше бы не пела. Занижает дико. В горле першит.
— Здравствуйте, Марина Петровна! Как Вы? Как дети?
— …
— Я на этой неделе заходил. Кланяйтесь супругу, Сашеньке поклон. Да, да, конечно.
В телефоне вдруг заиграл рок-н-рол, задребезжал ржавыми железяками. Я метнулся к выходу, толкнул тяжелую дверь…
— Здравствуй, кувшин!
Георгий Росов
Санкт-Петербург, 21 августа 2020
Сайт «Ветрово»
